Госпожа Оомия постоянно жаловалась на то, что ей не оказывают должного внимания, но девушка не решалась навещать ее.
Еще больше беспокоило министра Двора будущее особы, поселившейся в Северном флигеле его дома. «Я с такой готовностью принял ее, – думал он. – Вправе ли я теперь отказываться от нее только потому, что над ней все смеются? Так поступил бы человек крайне легкомысленный, собственные прихоти превыше всего ставящий». Но не менее нелепо было оставлять ее у себя, ибо люди могли подумать, что он и в самом деле придает большое значение ее воспитанию. «Пожалуй, лучше всего пристроить девушку к нёго Кокидэн, пусть потешит ее дам. Люди считают ее дурнушкой, но ведь они могут и ошибаться», – подумал министр и отправился в покои нёго.
– Я решил отдать на ваше попечение девушку из Северного флигеля, – улыбаясь, говорит он. – Если ее манеры покажутся вам слишком грубыми, попросите кого-нибудь из пожилых дам заняться ее образованием, пусть без стеснения наставляют ее. Надеюсь, вы не позволите молодым дамам насмехаться над ней. Боюсь только, что она слишком своенравна.
– О нет, она вовсе не так дурна, как говорят, – смутившись, отвечает нёго. – Просто Утюдзё и прочие предполагали в ней какие-то особые достоинства и были разочарованы, когда она не оправдала их ожиданий. Незачем поднимать из-за нее такой шум: и ей самой будет неловко и честь семьи может пострадать.
Хотя нёго Кокидэн нельзя было назвать красавицей, было в ней что-то благородное, величавое, а мягкость и нежность черт делали ее похожей на прекрасный цветок сливы, раскрывший в предутренний час свои лепестки. Министра особенно умиляла ее манера с улыбкой прерывать разговор, когда многое еще оставалось недосказанным. Свойство и в самом деле редкое в женщине.
– Так или иначе, во всем виноват Утюдзё, который по молодости лет и легкомыслию. – заключил министр. Судя по всему, сам он был весьма невысокого мнения о девушке.
Воспользовавшись случаем, он зашел и в Северный флигель.
Сидя у небрежно поставленного занавеса, девушка играла в сугороку с молодой изящной прислужницей по прозванию Госэти. Молитвенно сложив руки, она нетерпеливой скороговоркой твердила:
– Поменьше, поменьше…
Досадливо поморщившись, министр движением руки остановил спутников, готовых возвестить о его прибытии, проскользнул в приотворенную боковую дверь и сквозь щель в перегородке заглянул в покои.
Госпожа Госэти, судя по всему, тоже не любила проигрывать.
– Еще раз, еще. – повторяла она, изо всех сил тряся бочонком и не сразу выкидывая кости.
Возможно, в глубине их сердец тоже были сокрыты глубокие «чувства-желания» (212), но на поведении их это никак не отражалось. У девушки, хрупкой и довольно миловидной, были прекрасные волосы, она вовсе не казалась существом, обремененным дурным предопределением. Вот только слишком узкий лоб и резкий голос несколько портили впечатление. Так или иначе, красавицей ее назвать было нельзя, однако же, посмотрев на нее, а затем в зеркало, министр понял, что не стоит оспаривать существующую меж ними связь, и невольно посетовал на судьбу.
– Наверное, вы еще не успели привыкнуть к дому и все здесь кажется вам чужим… К сожалению, я не имею довольно досуга, чтобы навещать вас почаще, – говорит он, а девушка своей обычной скороговоркой отвечает:
– О, да что может меня беспокоить, пока я здесь? Обидно только, что я так редко вижу вас. Долгие годы я мечтала о том, чтобы увидеть лицо отца, и вот… Словно мне все никак не выпадет нужное число.
– Вы совершенно правы. Я даже подумывал, а уж не использовать ли мне вас в качестве личной прислужницы, тем более что в моих покоях недостает надежных дам. Но это, увы, невозможно. Обычные прислужницы, затерявшись среди других, ничем от них не отличающихся дам, живут довольно спокойно, не привлекая к себе посторонних взглядов не вызывая пересудов. Но как только в мире станет известно, что одна из них – дочь того или иного вельможи, на нее сразу же обратятся придирчивые взоры, которым наверняка удастся обнаружить что-нибудь, бросающее тень на ее отца или братьев. А уж тем более. – И министр, не закончив, умолкает. Но девушка заявляет, ничуть не смутившись:
– Да что тут такого? Другое дело, если бы мне пришлось изображать из себя важную даму где-нибудь на людях, тогда бы я точно почувствовала себя неловко. А так – да я готова горшки за вами выносить.
Министр не мог удержаться от смеха:
– Что вы, такое занятие вам вовсе не к лицу! Но если у вас есть желание доказать свою дочернюю преданность, постарайтесь говорить немного тише и медленнее. Тогда и я буду медленнее стареть.
И министр снова смеется; право, он никогда не упустит случая пошутить.
– Ах, такая уж я уродилась! Когда я была совсем маленькая, матушка очень страдала из-за этого и часто бранила меня. Она говорила, что я переняла эту привычку от настоятеля монастыря Мёходзи, который присутствовал при моем появлении на свет. Обещаю вам сделать все возможное, чтобы исправиться.
Лицо ее изобразило такую явную готовность исполнить свой дочерний долг, что министр почувствовал себя растроганным.
– Право, я запретил бы таким монахам присутствовать при родах. Наверняка эта привычка послана ему в наказание за прошлые грехи. К примеру, считается, что немые и заики были некогда виновны в поношении сутры Великой колесницы, – говорит министр, начиная раскаиваться в своем решении поручить девушку заботам нёго Кокидэн. В самом деле, пристало ли особе, занимающей в мире столь высокое положение, что даже он, ее отец, невольно робел перед ней, иметь в своем окружении такое жалкое существо?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114