– В самом деле, нет ничего лучше весны…
Радостным трелям соловьев вторят громкие звуки «Танца птиц», и даже утки на пруду начинают издавать какие-то непонятные звуки. Восторг слушателей достигает предела, когда совершается переход к заключительной части «кю», хотя трудно не испытывать и сожаления.
Затем легко вспархивают бабочки и подлетают в танце к керриям, подступившим волной к низкой изгороди. Придворные соответствующих рангов, начиная с Сукэ из Службы Срединных покоев, передавая от одного к другому, подносят девочкам высочайшее вознаграждение. «Птицы» получают хосонага цвета «вишня», а «бабочки» – цвета «керрия». Судя по всему, эти прекрасные наряды были подготовлены заранее.
Музыкантов сообразно званию каждого оделяют нижними платьями, разнообразнейшими шелками. Господину Тюдзё преподносят женское парадное одеяние и хосонага цвета «глициния».
А вот и ответ госпоже:
«Вчера я готова была плакать навзрыд…
Как желала бы я
Последовать бабочек зову,
Но, увы, предо мной
Стоят неприступной преградою
Пышно расцветшие керрии…»
Возможно ли, чтобы эти высокопоставленные особы, во всех отношениях превосходившие прочих, не сумели сложить ничего лучшего? Во всяком случае, они явно не оправдали ожиданий министра…
Да, вот что еще: всем прислужницам Государыни, которые посетили вчера Весенние покои, госпожа тоже прислала изысканнейшие дары. Но слишком утомительно описывать все это подробно.
Итак, министр Гэндзи благоденствовал, в доме его то и дело устраивались музыкальные собрания, поводом для которых могло послужить любое, самое незначительное событие. Разумеется, не знали печалей и его домочадцы. Обитательницы женских покоев жили в согласии, время от времени обмениваясь посланиями.
Юная госпожа из Западного флигеля после встречи, имевшей место в день Песенного шествия, стала часто писать к госпоже Весенних покоев. Пока еще трудно было судить о мере ее чувствительности, но явная одаренность в сочетании с приветливым нравом производила весьма неплохое впечатление, она охотно сообщалась с другими дамами, и они отвечали ей приязнью.
От многих получала она любовные письма, но министр не торопился с выбором. Иной раз – уж не потому ли, что чувства, которые она ему внушала, были весьма далеки от родительских, – у него возникала мысль: а не сообщить ли о ней ее настоящему отцу?..
Тюдзё из дома Великого министра довольно часто бывал в Западном флигеле, его допускали к занавесям, и иногда девушка сама отвечала ему. Разумеется, она бы предпочла этого не делать, но все считали их братом и сестрой, да и на благонравность юноши вполне можно было положиться. Сыновья министра Двора, не отставая от Тюдзё ни на шаг, в тоске бродили вокруг, изыскивая средство сообщить юной госпоже о своих нежных чувствах. Она же, питая к ним расположение совершенно иного рода, тайно страдала и мечтала о том, чтобы о ней узнал наконец ее родной отец. Впрочем, она не жаловалась и по-прежнему во всем полагалась на Великого министра, умиляя его почти детской беспомощностью. Ее сходство с матерью было не так уж и велико, и все же чем-то они удивительно походили друг на друга, хотя, несомненно, девушка была гораздо одареннее.
Подошла пора Смены одежд, обновленное убранство покоев радовало взоры чистотой и свежестью, даже небо качалось каким-то особенно ясным. Живя тихой, размеренной жизнью, министр отдавал весь свой досуг развлечениям. Довольный тем, что сбылись его надежды и поток любовных посланий захлестывал Западный флигель, он нередко заходил туда и, читая присланные девушке письма, отбирал те, которые, по его мнению, заслуживали ответа. Однако девушка, с трудом скрывая смущение, не выказывала никакого желания отвечать. Как-то, заметив письма принца Хёбукё, полные несколько, пожалуй, преждевременных жалоб и упреков, Гэндзи удовлетворенно улыбнулся.
– Ни с кем из своих многочисленных братьев я не был так близок в детстве, как с принцем Хёбукё, – сказал он. – У нас не было тайн друг от друга. Только свои увлечения он старательно скрывал от меня. Забавно и трогательно видеть, что и теперь, будучи в столь преклонном возрасте, он не утратил юношеской пылкости чувств. Вам следует ответить ему. Трудно представить себе более достойного собеседника для женщины, хоть в какой-то мере наделенной внутренним благородством. Право, я не знаю человека, способного так тонко чувствовать.
Министр нарочно выделял те достоинства принца, которые могли произвести впечатление на молодую особу, но девушка была слишком смущена.
Удайсё, человек благонравный и степенный, тоже домогался ее любви, лишний раз подтверждая справедливость поговорки: «На горе Любви и Конфуций спотыкается». Его послание показалось министру по-своему значительным. Читая и сравнивая письма, он обнаружил одно, написанное на синей китайской бумаге, изысканное и сильно надушенное, плотно свернутое в крошечный свиток.
– Почему вы даже не развернули его? – спросил Гэндзи и сам прочел письмо. Оно оказалось довольно изящным.
«Я томлюсь от любви,
Но как ты узнаешь об этом?
Бурный поток
Бежит меж камней, вскипая,
Но никто не видит его…»
Чрезвычайно изощренный почерк удовлетворял всем требованиям современного стиля.
– А это от кого? – осведомился министр, но никакого определенного ответа не получил. Тогда, призвав Укон, он сказал:
– Прошу вас, отбирайте самые достойные письма и следите, чтобы госпожа на них отвечала. Я не верю в благонравие нынешних любезников, но далеко не всегда ответственность за их поступки ложится только на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114