Судя по всему, они тоже путешествовали пешком. Это были две весьма достойного вида дамы и множество слуг мужского и женского пола. Четверо или пятеро мужчин вели на поводу лошадей. Одеты они были чрезвычайно скромно, но привлекали внимание благородством осанки и удивительным изяществом черт.
Монаху хотелось во что бы то ни стало разместить паломников у себя в доме, и он бродил по покоям, задумчиво почесывая затылок. При всем сочувствии к нему перебираться в другое место было неудобно и крайне обременительно, поэтому спутники Буго-но сукэ ограничились тем, что, удалив слуг в задние покои или куда-то еще, освободили место для вновь прибывших, а сами разместились в углу. Юную госпожу отгородили занавесом.
Судя по всему, и те и другие паломники были людьми примерно одного ранга. Они вели себя крайне сдержанно, стараясь не причинять друг другу беспокойства.
А надо сказать, что по соседству с девушкой оказался не кто иной, как Укон, все эти годы оплакивавшая разлуку с ней. Даже теперь, по прошествии стольких лет, она по-прежнему тяготилась неопределенностью своего положения и, с тревогой думая о будущем, часто бывала в Хацусэ. Привыкшая к тяготам пути, Укон отправилась налегке, но все же идти пешком было слишком утомительно, и она прилегла отдохнуть. Как раз в этот миг к стоявшему неподалеку занавесу подошел Буго-но сукэ, неся в руках небольшой поднос, как видно с едой.
– Передайте-ка это госпоже, – распорядился он. – Как жаль, что у нас нет настоящего столика.
Предположив, что за занавесом находится особа более высокого, чем сама она, звания, Укон выглянула украдкой.
Лицо мужчины показалось ей странно знакомым, но она не могла вспомнить, кто это. Укон видела Буго-но сукэ юношей, теперь же он обрюзг, потемнел лицом, да и одет был слишком бедно. Увы, так много лет прошло с тех пор, разве могла она его узнать?
– Сандзё, тебя зовет госпожа! – крикнул мужчина, и, увидав поспешившую на зов женщину, Укон поняла, что знала и ее. Сообразив наконец, что перед ней одна из низших служанок покойной госпожи, которая долго жила в ее доме и даже сопровождала в то последнее тайное убежище, Укон не поверила своим глазам. Уж не сон ли? Ей хотелось разглядеть, кто скрывается за занавесом, но, увы, это было невозможно…
«Спрошу у служанки, – решила наконец Укон. – А тот мужчина, верно, не кто иной, как Хётода, так, кажется, его прежде называли. А вдруг с ними и юная госпожа?»
Сгорая от нетерпения, Укон велела позвать к себе хлопотавшую за ширмами Сандзё. Однако мысли той были целиком сосредоточены на еде, и она пришла не сразу. Укон даже рассердилась на нее, разумеется несправедливо. Но вот наконец Сандзё появилась.
– Что за чудеса? Разве столичная дама может знать меня, презренную служанку, к тому же более двадцати лет прожившую на Цукуси? Это какое-то недоразумение.
С этими словами она подошла к тому месту, где сидела Укон. Одета Сандзё была весьма провинциально, в темно-алое нижнее платье и тонкую шелковую накидку. Она сильно растолстела за эти годы, и Укон невольно смутилась, вспомнив, что и сама… С трудом преодолев волнение, она выглянула из-за ширмы:
– Ну-ка, посмотри на меня, узнаешь?
Взглянув на Укон, служанка всплеснула руками.
– Да неужто это вы? Вот радость-то, вот радость! Как вы сюда попали? И госпожа здесь? – И она громко зарыдала.
Укон знала эту женщину юной девушкой и теперь, перебирая в памяти разделившие их годы, еле удерживалась от слез.
– Прежде скажи, здесь ли наша почтенная кормилица? И что стало с юной госпожой? А Агэки? – спрашивала она, об ушедшей же не говорила ни слова, не желая сразу лишать Сандзё всякой надежды.
– Все, все здесь. И юная госпожа тоже. Она уже совсем взрослая. Пойду расскажу кормилице, – сказала Сандзё и вышла.
Все были поражены.
– Ах, уж не грезится ли…
– Встретиться здесь с особой, так жестоко обидевшей нас когда-то…
Кормилица поспешила к занавесям, за которыми скрывалась Укон, и прежней отчужденности как не бывало. Отодвинув в сторону ширмы, женщины не могли сначала и слова вымолвить, только молча плакали. Наконец старая кормилица спросила:
– Что сталось с госпожой? Все эти годы я молила богов и будд, чтобы хоть во сне открылось мне, где она изволит теперь находиться, но в ту далекую землю даже ветер не доносил никаких вестей, и неизвестность повергала меня в отчаяние. Мне горько, что такой старухе, как я, дарована столь долгая жизнь, но тревога за мою милую, бедную, всеми покинутую госпожу привязывает меня к этому миру, мешая перейти в иной, и не дает мне закрыть глаза.
Прислушиваясь к излияниям кормилицы, Укон подумала, что открыть ей правду будет теперь еще труднее, чем в те давние дни, но все-таки сказала:
– Ах, что толку об этом говорить! Госпожи давно уже нет в мире…
Тут все трое дали волю слезам, и долго не смолкали их рыдания.
Но скоро смерклось, в доме стало шумно, слуги, приготовив фонари, принялись торопить паломниц, и взволнованные женщины принуждены были расстаться.
– Пойдемте вместе. – предложила Укон, но, подумав, решила, что сопровождающим может показаться странным столь неожиданное сближение. Не успев сообщить о случившемся даже Буго-но сукэ, паломницы без особых церемоний вышли из дома.
Украдкой разглядывая спутниц кормилицы, Укон приметила идущую впереди прелестную особу, весьма скромно одетую; сквозь тонкое платье, какие носят обычно в дни Четвертой луны, просвечивали волосы, которых великолепие явно заслуживало лучшего обрамления, нежели простые дорожные одежды. Печаль сжала сердце Укон.
Привыкшая к ходьбе, она первой добралась до храма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114