Но я никогда не слышала, что эта сплетница Саэмон-но Найси догадывается, что государыня просила меня заниматься с ней. Ах, если бы знали, сколько на этом свете злых языков и как много в нем печали!
* * *
А сейчас я буду совершенно откровенна. Что бы люди там ни говорили, а я решила все помыслы обратить к будде Амиде и сутрам. Беды этого мира – лишь недолговечная роса и не должно душе заботиться ими и не стоит жалеть сил, дабы прилепиться к праведности. Но ведь если даже и решу отвернуться от мира, еще будут минуты слабости – вплоть до тех пор, пока не вознесусь на облако. Вот и колеблюсь. Но годы подходят. Когда состарюсь, глаза ослепнут, сутры будет читать не в мочь, и порыв мой ослабнет. Может показаться, что я лишь подражаю людям с чувствами истинно глубокими, но сейчас мысли мои действительно заняты только одним. Разумеется, грешникам вроде меня спастись не так просто. Стоит лишь вспомнить о прегрешениях в прошлых рождениях, и печаль охватывает тебя.
* * *
Мне хотелось бы рассказать Вам все без утайки – о чем и не расскажешь в письме – о хорошем и о дурном, о людях и своих горестях. Но кому бы я ни писала, продолжать было бы вряд ли оправданно. Только посмотрите – на горести свои и на мое опечаленное сердце. Пишите же – о чем думаете, и неважно, если письмо окажется короче, чем мои бессмысленные каракули. Я жду его. И в страшном сне не вообразить, что будет, если мое послание увидят другие. Вокруг столько глаз и ушей!
Недавно я порвала и сожгла все старые бумаги и письма, и после того, как этой весной из остатков я смастерила дом для кукол, никто мне больше не пишет, а самой мне писать на новой бумаге тоже не хочется. Поэтому-то мое письмо столь неопрятно. На то есть свои причины, а обидеть Вас я не хотела.
После того, как прочтете письмо, верните его поскорее. Наверное, там есть места, которые не прочесть, а есть – где слова пропущены. Не обращайте внимания и читайте дальше. Вы видите – я все еще беспокоюсь, что обо мне подумают. Подводя итог, я должна признать, сколь глубоко привязана к этому миру. Но что я могу поделать?
* * *
На рассвете одиннадцатого дня государыня проследовала в молельню. Супруга Митинага находилась вместе с ней в экипаже, а придворные дамы отправились на лодке. Сама же я припозднилась и прибыла туда лишь вечером. Размахом своим сцена моления напоминала действо в знаменитых храмах. Потом сановники, которые только что развлекались, рисуя во множестве белые пагоды на лепестках лотоса, уже почти все разошлись; остались лишь немногие. Поздней ночью священнослужители – числом двадцать – читали оберегающие государыню молитвы – каждый свою. Над ними частенько посмеивались, поскольку они перебивали друг друга.
Когда все было окончено, придворные расселись по лодкам, и один за другим отчалили, услаждая себя музыкой. В восточной части дворца, перед открытой дверью, глядящей на север, сидел Таданобу, держась за перила лестницы, спускавшейся к воде. Когда Митинага подошел ненадолго к государыне, Таданобу завел разговор с госпожой Сайсе, стараясь, однако, чтобы его поведение не показалось государыне слишком вызывающим. Все вокруг было так интересно.
Вышла луна, подернутая дымкой. Сыновья Митинага распевали песни в нынешнем вкусе. Они разместились в одной лодке, и их голоса звучали молодо и прекрасно. Главный казначей Фудзивара Масамицу сидел там же с самым серьезным видом, но отвернувшись от них – молча и тихо, чем производил престранное впечатленне. Женщины, находившиеся за бамбуковыми шторами, тихонько посмеивались над ним.
– И в лодке он чувствует груз прожитых лет, сказала я. Таданобу, видно, услышал меня. Он продекламировал: «Сюй Фу и Вэнь Чан мололи чепуху». И голос его, и облик были привлекательны и современны. Когда запели «Ряска на озере», вступила флейта, и от этих звуков даже несущий их утренний ветерок ощущался как-то совсем по-особому. Для каждой малости есть свое место и время.
* * *
Когда Митинага увидел «Повесть о Гэндзи» у государыни, он разразился своими обычными шутками, а затем написал стихотворение на листе бумаги, придавленном несколькими сливами, и передал его мне:

Знают все –
Кисловата слива,
Но кто зрелость этих плодов увидит,
Мимо просто так не пройдет,
Рукою коснется.

«От вас я этого не ожидала», – отвечала я:

Не тронут плод
Никем.
Так кто же
Смеет молвить:
«Кисловата слива»?

* * *
Как-то ночью, когда я спала у себя в комнате, дверями выходящей в коридор, я услышала стук в дверь. От страха я лишилась дара речи и прободрствовала до рассвета, когда пришло послание:

Всю ночь напролет
Громче болотного пастушка
Я плакал и плакал –
Стучался напрасно
В дверь твою.

Я отвечала:

Только раз услышала я
Голос болотного пастушка.
Открыла б если дверь –
И что ж? Как горько
Было б мне тогда.

* * *
Первые три дня этого года все знатные придворные дамы сопровождали двух юных принцев для участия в обряде дарения рисовых лепешек. Начальник левой стражи Фудзивара Еримити держал мальчиков на руках, а Митинага преподнес лепешки государю. Повернувшись лицом к восточным дверям комнаты Футама, государь возложил лепешки на головы принцев. Шествие к месту действия и обратно представляло собой прекрасное зрелище. Государыня там не присутствовала.
В первый день Нового года госпожа Сайсе, прислуживавшая за столом, была одета с присущим ей вкусом и выглядела очень привлекательно. Ей помогали Такуми и Хего. С их забранными наверх волосами они смотрелись совсем неплохо, но куда им было до Сайсе! Тут уж ничего не поделаешь. Фуя-но Хакасэ подавала вино.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19