Однако нигде не было видно ни одного человеческого существа. Царевич сильно огорчился этому и разослал из предосторожности своих спутников во все стороны с наказом искать людей на базарах, улицах и в домах. Те искали повсюду, заходили во все дома, но так и не нашли ни одной души. В какой бы дом они ни входили, всюду видели несметные богатства, роскошную утварь и убранство, яства и напитки, сосуды и посуду. Казалось, люди только что поднялись со своих мест и спрятались где-нибудь в доме. Посланные насторожились и испугались: может быть, это жилища ифритов или дивов? Они вернулись к царевичу встревоженные и со страхом сообщили, что в городе нет никого.
— Наверное, — сказал им царевич, — ифрит Хул-Хул разорил этот город.
Он соскоблил с ума тревожные мысли и страх, а потом решил: «Надо отправиться в падишахский дворец, ведь в этих местах мы можем повстречать гуля».
Шахский дворец, в который они вошли, был тоже безлюден, но все было в порядке, сады в цветении. Когда царевич увидел украшения, портики и галереи дворца, ему захотелось осмотреть все это великолепие, он стал ходить по дворцу и разглядывать его, а потом они все стали гулять по дорожкам дворцового сада и, наконец, вошли в гарем. Тут Паринажад начала громко рыдать, проливая кровавые слезы. Царевич поразился столь внезапной перемене и решил было, что она жалеет о разорении такого прекрасного города, полагая, что другой причины для слез нет.
А та красавица с челом Зухры от сильного волнения не могла вымолвить слова, потом, собравшись с силами, сказала:
— О ты, чьей головой гордится венец! Я рыдаю потому, что побег моей жизни вырос именно на этой лужайке, где теперь вместо трелей соловья слышны только крики сов и филинов. Я была взращена в этом райском дворце в неге и покое, а теперь его стены источают горе и несчастье. Я вспомнила все былое великолепие, красу служанок и невольниц и благородного шаханшаха, который осенял этот мир счастьем, словно вещая птица Хумай, и благодаря покровительству которого я затмевала солнце и луну. Я вижу, что от былого величия не осталось и следа, и рана в сердце вновь кровоточит, а в груди бушует море скорби.
Когда царевич выслушал эти жалобные и горестные речи Паринажад, ему стало жаль ее, он сам пролил горестные слезы, стал утешать и успокаивать ее, как это подобает людям великодушным. Потом он отер с ее глаз слезы, взял ее ласково за руку и вместе с ней пошел в другой дом, чтобы развлечь ее красотою арок, расписанных стен и украшений на крышах. И вдруг они увидели на ложе смерти юношу с царственной осанкой и прекрасными чертами лица. Он спал непробудным сном, склонив венценосную голову на изголовье небытия. На его голове еще был надет царский венец, на теле — шахские одеяния. Казалось, он только уснул, Паринажад, как только увидела Манучихра, стала громко рыдать и стенать, словно горлинка, стала рвать свои благоухающие косы и до крови царапать щеки-розы. Она упала на землю, словно поникшая травка, и так зарыдала, что даже соловей сжалился бы над ней и в горе разорвал бы свои одежды.
От пламени в ее груди сердце царевича также стало гореть, он жалобно заплакал, а остальные тоже запричитали. Рыдания их все усиливались, причитания не умолкали. Наконец, царевич, проникнутый сочувствием к Паринажад, обратился к тому старцу с обликом Хызра и характером Мессии.
— Ради бога, — взмолился он, — протяни руку помощи этой бедняге, оказавшейся в пучине горя, и верни ей утраченные надежды той каплей живой воды, которая осталась у тебя.
Благочестивый старец, последователь Хызра, повиновался царевичу, великому, как Искандар, и благородному, как Дара, открыл склянку с водой жизни, произнес формулу «Во имя Аллаха», которая является ключом ко всяким чарам, потом побрызгал той водой лицо и голову мертвого юноши. Тогда по воле творца, дарующего жизнь и сотворившего из ничего оба мира, юноша раскрыл глаза и огляделся по сторонам. Вдруг он увидел Паринажад. Она стояла у его изголовья, словно светильник, и в радости произносила благодарственные молитвы Аллаху, готовая от полноты чувств лишиться рассудка и ступить на стезю безумия. Поодаль он увидел царевича и его четырех спутников, которые творили молитву. Манучихр обратил взор на себя, увидел отросшие ногти и волосы, подивился, но так и не понял, что все это означает. Он погрузился в бушующее море изумления, а потом принялся за расспросы. Тогда та периликая дева обнажила красавицу-тайну и рассказала любимому обо всем том, что произошло. Манучихр привлек к себе тот кипарис с лужайки неги, они стали вспоминать прошлое, радоваться настоящему, достигнутому после стольких мучений, а потом заплакали от радости, проливая из глаз слезы, словно жемчуга. После всего этого они пали к ногам шахзаде, благодаря его за содеянное, и стали так превозносить его, что даже невозможно описать. Манучихр заговорил.
— О ты, исцеливший меня, как Мессия, — говорил он, — никто на земле не помнит такого благодеяния, которое ты оказал мне, вернув меня из пучины небытия на арену жизни. Человек не в силах отблагодарить и отплатить за такое добро, — разве только отдать жизнь за тебя.
Царевич останавливается в городе Банудбаше по просьбе Манучихра и Паринажад, потом поручает одной старухе найти Мехр-бану
Когда Манучихр по божьей воле родился на свет вторично и второй раз вышел из небытия на арену бытия, он взял Паринажад за руку и подошел к царевичу, приник головой к его ногам и сказал, как подобает тем, кто стремится к правде:
— Если бы ты по своему милосердию озарил бы своим пребыванием мое скромное жилище и осчастливил бы меня своим присутствием, ты вознес бы меня до небес, подарил бы мне еще одну жизнь и открыл бы мне оконце в райский сад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135