можно было подумать, что ноги у нее приросли к земле или же что это не женщина, а мраморная статуя. Антоньо поспешил удостовериться, кто из двоих мертв, а кто полутруп. Один лишь Бартоломе не мог подавить в себе лютую скорбь и горькими слезами плакал.
Итак, странники пребывали в отчаянии, глубоком, но все еще немом, и вдруг увидели, что сюда направляются люди: обратив внимание на эти полеты, они свернули с большой дороги узнать, в чем дело, — то были прелестные француженки Делеазир, Беларминия и Фелис Флора. Как скоро они приблизились, так сейчас узнали Ауристелу и Периандра, ибо всякий, кто видел их хоть однажды, забыть потом уже не мог — с такою силою врезалась в память необыкновенная их красота. Влекомые человеколюбивым стремлением оказать помощь пострадавшим, француженки спешились, но в это самое мгновение на них сзади напал целый отряд вооруженных всадников, насчитывавший до восьми человек. Этот налет принудил Антоньо взять в руки лук и стрелы, которые всегда были при нем и которые могли ему пригодиться как при наступлении, так и при обороне. Один из вооруженных всадников грубо схватил Фелис Флору за руку и, посадив ее на переднюю луку своего седла, сказал товарищам:
— Готово дело! Больше мне ничего и не нужно. Поехали обратно!
Душа Антоньо не терпела насилия, а потому он, отринув всякий страх, вложил в лук стрелу и, отведя лук на расстояние вытянутой левой руки, а правою рукою натянув тетиву на уровне правого уха, так что обе точки соприкосновения стрелы и лука как бы слились, нацелился в похитителя Фелис Флоры, и выстрел его оказался до того метким, что стрела, не задев самой Фелис Флоры, а лишь коснувшись ее покрывала, пронзила обидчика. Один из его спутников воспылал местью и, прежде чем Антоньо успел вложить в лук другую стрелу, так лихо ударил его по голове, что тот упал замертво, и тут уже Констанса вышла из своего оцепенения и бросилась на помощь брату: хотя и родственные чувства и дружество суть признаки и проявления большой любви, а все же у родных кровь разогревается даже в тех случаях, когда она стынет у самых верных друзей.
Между тем из дома выбежали вооруженные люди; слуги француженок, за неимением оружия схватив камни, ринулись на защиту своей госпожи. Похитители, приняв в соображение, что их предводитель мертв и что, судя по количеству набежавших защитников, предприятие их вряд ли увенчается успехом, и рассудив, что рисковать своею жизнью ради того, кто уже не в состоянии вознаградить их, было бы чистейшим безумием, оставили поле сражения.
Пока шел этот бой, до нас с вами почти не долетал лязг стали, не раздавалась пальба, в воздухе не звучал плач по умершим, вопли отчаяния, схороненные под покровом горестного безмолвия, замирали в груди, — слышались только предсмертные хрипы да тяжкие вздохи, по временам вырывавшиеся у страждущих Ауристелы и Констансы, склоненных над своими братьями и не имевших сил громко выразить свое горе, что всегда облегчает наболевшую душу.
В конце концов небо, дабы они не скончались скоропостижно от невозможности излить душевную свою муку, расковало им уста, и из уст Ауристелы хлынул поток слов:
— Зачем же я, несчастная, стремлюсь уловить его дыхание, когда он уже мертв? Да если б даже он еще дышал, могу ли я это почувствовать, коль скоро у меня самой дыхание прерывается, и я не постигаю, как я еще говорю и дышу? О милый мой брат! В тот миг, когда ты упал, разбились все мои надежды! И как твое величие не спасло тебя от беды? А впрочем, у великих людей великие беды. Молния падает на самые высокие горы, и чем сильнее оказывается ей сопротивление, тем больший причиняет она ущерб. Ты тоже гора, но гора скромная, таящаяся от людских взоров под сенью своей находчивости и благоразумия. Ты искал свое счастье во мне, однако ж смерть твоя отрезала тебе путь к счастью, мне же указала путь к могиле. И столь же близка к могиле будет королева, твоя родная мать, когда до нее дойдет весть о безвременной твоей кончине! Увы мне! Опять я одна, на чужбине, словно плющ, у которого отняли опору!
Все, что Ауристела говорила о королеве, о горах, о величии, привлекло внимание всех, кто ее слушал, и привело их в изумление, которое еще усилили речи Констансы, державшей у себя на коленях голову тяжко раненного брата, меж тем как сердобольная Фелис Флора, признательная раненому за то, что он спас ее от бесчестья, зажимала ему рану платком; унимала кровь и тихонько выжимала платок.
— О моя опора! — причитала Констанса. — Зачем судьбе нужно было сопричислить меня к высоким особам, а затем низринуть туда, где страждут обездоленные? Брат мой! Очнись, если хочешь, чтобы очнулась и я, а не то, милосердный боже, пусть нас обоих постигнет один и тот же удел: пусть очи наши закроются одновременно, пусть нас зароют в одной могиле! Счастье свалилось на меня нежданно-негаданно, так пусть столь же внезапно оно меня и покинет!
И, сказавши это, она лишилась чувств, а вслед за ней и Ауристела, и обе они были теперь бледнее раненых. Женщина, упавшая с башни, — главная виновница падения Периандра, — велела слугам, во множестве сюда сбежавшимся, перенести Периандра на кровать их господина, а ее супруга Домисьо, и тут же отдала распоряжения насчет его похорон. Бартоломе подхватил на руки своего господина Антоньо, Констансе подала руку Фелис Флора, Ауристеле — Беларминия и Делеазир, и все это траурное шествие шагами скорби направилось к дому, напоминавшему королевский замок.
Глава пятнадцатая
Рассудительные речи, с коими обращались француженки к горевавшим Констансе и Ауристеле, помогали плохо: когда несчастье только что случилось, утешительные слова не действуют;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147