Он вовсе не собирался сегодня ссориться с Фомой, но уступать тоже не намерен. Да и какой из Фомы рассказчик для финала детектива. Курам на смех!
Валентина Петровна заботливо поддержала Володю под локоть:
— Боюсь за твою ногу. У меня пол натерт, скользкий, как лед. — Она подвела Володю к креслу возле журнального столика, усадила. — А ты, Коля, поработаешь! — распорядилась Валентина Петровна. — Поможешь хозяйке…
Фомин — лентяй из лентяев, дома никогда и ничего не делающий по хозяйству! — охотно всунул голову в завязки пестрого кокетливого фартука и принялся помогать Валентине Петровне. Володю, сидящего в кресле с «Крокодилом», злило, что Фома так уверенно расхаживает по Квартире, знает, где стоят тарелки, где хрусталь, где перец и соль. Изображает своего человека в доме! И передник словно на него сшит. И блюдо с горой румяных пирожков Фома поставил на стол с таким видом, будто принимал участие в их приготовлении:
— Пирожки с грибами, Кисель! Помнишь, в больнице уговаривались?
За столом Валентина Петровна, подперев щеку ладонью, полюбовалась, как гости аппетитно едят, и стала рассказывать о своих учениках, замечательных ребятах, всем классом взявших на поруки Толю Гнедина и Витю Мишакова.
— Витю теперь просто не узнать. Похудел, стал тише воды, ниже травы… — Она рассказывала, а сама поглядывала все нетерпеливей на Володю и на Фомина.
Володя давно понял, что Валентине Петровне хочется поскорее услышать всю историю Саши Горелова, но решил: «Я спешить не буду. Пусть первым выскочит Фома. Это даст ей возможность сравнить два рассказа, две точки зрения, понять принципиальное различие между мной и Фомой…»
Однако Фомин совершенно не торопился поведать о своих блестящих служебных успехах. Он бессовестно увлекся пирожками!
— Ах, вы так! — Валентина Петровна решительно забрала у них блюдо с пирожками. — Или вы будете рассказывать, или…
— А что рассказывать? — Фомин привстал, сделал одной рукой отвлекающий хозяйку маневр, а другой стащил сразу несколько пирожков. — Нечего рассказывать. С этим делом возни еще на полгода.
Володя заподозрил подвох:
— Почему так долго? Ведь все уже ясно!
— А потому… — Фомин кинул пирожок в рот, аппетитно прожевал. — Там накладных — горы. Сортировочно-моечный цех будет подвергнут тщательной ревизии. Обтирочные концы, оказывается, давали немалый доход. А ведь что такое концы? Тряпье, нитки… Кто станет ежедневно и строго проверять, сколько отходов вывозят с фабрики?.. У меня недавно проходило дело о хищении. Грузчик перебросил через забор мешок с двумя рулонами сорочки, вора тут же схватили… Но вот проезжает мимо вахтера машина, в ней навалом текстильные отходы. Сколько среди отходов путанки? И вообще, сколько весит весь этот мусор! На хлебоприемных пунктах есть специальные весы для машин, а в фабричной проходной таких весов нет… — Фомин скучно поглядел на своих слушателей. — Даю справку: тонна обтирочных концов стоит триста рублей. Излишки, которые образовывались в сортировочно-моечном цехе, складывались за год в многие тысячи. Еще справка: по государственному стандарту двадцать пять процентов обтирочных концов должна составлять уточная и основная путанка. Жулики практиковали недовложение путанки… — Фомин кинул в рот еще один пирожок в знак того, что рассказ окончен.
«Недовложение… — Володя иронически улыбнулся. — Ну и язык! Недовложение путанки!.. Излагая события в таком канцелярском стиле, можно угробить даже „Собаку Баскервилей“…»
Словно в подтверждение Володиных критических мыслей о рассказе Фомина, Валентина Петровна произнесла пресно, буднично:
— Моя мама не хотела верить. Твердит: «Я его эконького знала. С детства горемычный…»
Володя, внутренне торжествуя, сказал себе: «Теперь пора!» И, обратившись к Валентине Петровне, произнес как бы мимоходом, небрежно:
— Что он не тот, за кого себя выдавал, мне говорила однажды больничная нянечка, тетя Луша. Я сразу…
Его перебил возмущенный Фомин:
— Значит, ты допрашивал не только Леху, но и тетю Лушу! Это уж просто безобразие!
— Коля, не мешай! — Валентина Петровна оживилась. — Пусть Володя рассказывает. А ты потом.
«Все-таки справедливость существует!» — мысленно воскликнул Володя.
Он уже давно обдумал, с чего начнет свой рассказ…
— Итак, представьте себе, что я закурил свою старую пенковую трубку… — Володя сделал необходимую паузу, давая слушателям настроиться. — В этом деле, — он выговаривал первые слова нарочито медленно, как бы взвешивая каждое на строжайших весах, — мне помогло довольно странное обстоятельство… Лицо Горелова оказалось скрытым под повязкой, как у человека-невидимки. Я видел только ухо, розовый лопушок, и должен был сам мысленно нарисовать глаза, склад губ, все, что выражает характер человека…
— Оч-чень увлекательно! — пробурчал Фомин, полностью завладев блюдом с пирожками.
Володя оставил реплику без внимания и продолжал:
— Кроме того, в наших биографиях много общего. Я знаю, что такое остаться без родителей и самому пробиваться в жизни. Но у меня было о ком заботиться. У меня — Танька. Саша остался в худшем положении — ему надо было заботиться о единственном себе. Эгоистами становятся не только избалованные недоросли, но и такие, как Горелов. Леха мне во многом помог понять Сашу. И своим рассказом про домик с палисадником… И даже больной мыслью, что мозг Горелова окружен непроницаемой для контактов оболочкой. Саша действительно замкнулся в скорлупе.
Ему хотелось прочно стоять на ногах. Вечерняя школа Саше давалась с большим трудом, он пришел к выводу, что не вытянет заочно институт, надо пробиваться по-другому, скромненько, не заносясь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31