Идучи фабричным двором, Фомин вспоминал, каких трудов ему стоило завоевать расположение дяди Егора. Прибежишь к нему, подождешь, поюлишь — только тогда даст скребок: «Ступай, почисть лошадок». Только лошадками называл, другого слова и знать не хотел. Поработаешь на совесть — отсыплет немножко овса. «Я из вас сделаю рабочий класс!» — говорил он путятинским голубятникам и всей прочей шушере. И не дай тебе бог однажды плохо вычистить стойло или раструсить сенцо. Больше ты для дяди Егора не человек.
Летом, когда у школьников каникулы, фабричные лошади ходили вычищенные и расчесанные как не на всяком ипподроме. В шашечку даже расчесывали, как цирковых. Самым старательным помощникам дядя Егор в награду доверял купание лошадок в Путе. Он самолично отпирал три винтовых замка, нешироко растворял конные ворота. Тогда еще не водилось подростков-угонщиков. Дядя Егор боялся конокрадов-цыган. Ключи от трех винтовых замков он не доверял никому.
Повернув за угол ткацкого цеха, Фомин прежде всего обратил внимание на конные ворота. Они были заложены двумя здоровенными брусьями. Конюха Фомин увидел возле конюшни, он сидел на лавочке, как, бывало, дядя Егор. Шилов Петр Николаевич. Исчерпывающие сведения о нем Фомин получил от своего старшего брата Виктора. Шилов работал в ткацком цехе наладчиком станков, вынужден был уйти по состоянию здоровья на более легкую работу, в конюхи. Женат, двое детей, уже взрослые, сын в армии, дочь уехала учиться. Последнее время стал попивать.
— Здравствуйте, Петр Николаевич. — Фомин присел на дубовую колоду. Тут он, бывало, сиживал, приходя к дяде Егору.
— Наше вам, Николай Палыч. А я уж заждался. — Конюх поморщился, осторожно потрогал перевязанную бинтом голову. — Болит… Пойду лягу. Расскажу вам и пойду…
Шилов оказался ночью на конюшне случайно. Выпил в гостях у старого друга и забоялся идти домой.
— Жена, знаете ли… Запилит! Я и решил соснуть в сенце. Вот тут и лег, — конюх показал на ворох сена у входа в конюшню. — В котором часу пришли за лошадьми, сказать не могу. Проснулся, вскочил, а сзади ка-а-ак саданут по затылку!.. Больше ничего не помню. Утром вроде бы просыпаюсь с похмелья, голова трещит. Где лошади? До затылка дотронулся и — боже ты мой! — в глазах круги. Побежал звонить участковому. Он приходит, я показываю ему пустую конюшню и вдруг вижу — нет ружья. Оно вон там висело, на гвозде. Участковый сразу построжал. Объяснил мне насчет ответственности за небрежное хранение оружия. Ну, думаю, влип…
— Ружье казенное?
— Мое. Документы в порядке, можете проверить, они дома лежат.
— Ружье унесли с патронами?
— Только ружье. Без патронов. Я его в ремонт сдавал — курок сбился. В четверг взял в мастерской, хотел отнести на квартиру, — конюх покашлял, — чтобы, значит, хранить по всем правилам, как зеницу ока. А в продмаг пиво привезли. Я занял очередь. Домой бежать далеко, отнес ружье в конюшню.
— Вы помните хорошо, что повесили его в конюшне на этот именно гвоздь?
— В пятницу утром висело. — Конюх опять поморщился, потрогал затылок. — Болит! Пойду лягу. А документы на ружье, если разрешите, жена принесет.
— Да, конечно.
«Крутит, — отметил про себя Фомин. — Участковый, что ли, напугал ответственностью за небрежное хранение?» Фомин знал, что при дяде Егоре конюшня на ночь не запиралась. А сейчас? Шилов пояснил, что и сейчас строжайше запрещено запирать лошадей на замок. Вдруг пожар? Не успеешь вывести, сгорят. Это правило, распространенное повсеместно, конечно, облегчало подросткам угон лошадей из деревенских конюшен. Но фабричная ведь находится на охраняемой территории.
— Пройдемте к воротам, — предложил Фомин конюху. — Утром вы увидели их открытыми?
— Взламывают! Я заколачиваю. Опять взламывают. Опять заколачиваю.
— Понятно…
Приблизившись к воротам, Фомин увидел нечто весьма любопытное. Нижний брус, вдвинутый в железные скобы, был приколочен к деревянным створкам новехонькими гвоздями с блестящими шляпками. И никаких ржавых следов от старых гвоздей, которыми, как уверяет Шилов, он «опять и опять» заколачивает ворота после каждого угона. А верхний брус? Фомин дотянулся, слегка толкнул брус и еле успел отскочить. Брус вырвался из железных скоб и тяжело грохнулся на землю.
— Спокойно! — посоветовал Фомин конюху и вытащил зубами занозу из ладони. — Значит, заколачиваете и заколачиваете? Да вы сегодня первый раз вбили гвозди в брус. И сделали это потому, что пропало ружье и вы хотели ввести милицию в заблуждение, показать себя более ответственным человеком, чем вы есть на самом деле. А до сих пор лошадникам было нетрудно отодвигать брусья и открывать ворота. И вам было нетрудно восстанавливать всю вашу бутафорию. Я правильно объясняю?
— Правильно. — Конюх вздохнул, осторожно потрогал затылок. — Вынужден был пойти на… как вы говорите, бутафорию. Обычно после угона я конные ворота не запираю. Старые лошади всегда возвращаются в свою конюшню. Устанавливаю, что все лошади на месте, и закладываю ворота. Лошади и теперь вернутся. Все шесть, в полном составе.
— Шесть? — Фомин насторожился. — А седьмая?
— Седьмая в длительной отлучке, вернется только зимой. — Конюх отчаянным жестом сдвинул бинт со лба на темя. — Я честно предупредил бухгалтерию, летом у меня штат неполный, выписывайте не на семь, а на шесть едоков. Они и слышать не хотят. Сказали: если в бумагах появится цифра «шесть», то менять ее на «семь» можно будет только при предъявлении документа о покупке новой лошади. Совсем меня запутали!
— Не они, а вы их запутали, Шилов! — жестко сказал Фомин. — Но меня вам запутать не удастся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37