— «Артём»… Двести девяносто седьмой… Дубль второй… Ворчит тонваген. Борются жандарм с Артёмом. Бац!.. Шлёп!.. Бултых!.. Жандарм в воде… Мы вскакиваем.— Стоп! — кричит режиссёр.Тю-у-у… Пропал такой заряд.Оказывается, Артём, убегая, поскользнулся и упал. Он был ещё в кадре. А Артём — герой и не должен падать. Герои не падают. В кино падают только отрицательные персонажи.Виноватый Артём бормотал:— Конечно… Накидали тут каких-то арбузных корок… И канатоходец поскользнётся…Режиссёр хмурится и молчит. Главных героев фильма режиссёры не ругают. Режиссёры ругают только статистов.Жандарм вылезает из воды, грозит кулаком Артёму, но уже не усмехается и не подмаргивает. Идёт за тонваген переодеваться.И вот снова:— Внимание!.. Начинаем… Мотор! Щёлк! — «шлагбаум».— «Артём»… Двести девяносто седьмой… Дубль третий… …Бац! Шлёп!Бултых!— Ура! Га-га-га! Го-го-го! — как скаженные, по-настоящему радуемся мы, радуемся не столько «по роли», сколько потому, что наконец-то нас снимают. Видим, режиссёр улыбается, кивает нам, довольный. Ну, всё!— Стоп! — кричит вдруг оператор. — Не годится! Ветка закрывает девочку…Вот ещё!.. Мы враждебно смотрим на Вальку, как будто она виновата, что её закрывает какая-то ветка.— Срубить ветку!.. Немедленно. Что за свинство! Не могут подготовить съёмку! Срываете мне работу! Чёрт те что делается на этой студии! — кричит режиссёр неизвестно на кого.Мы сидим, гордо поглядывая вокруг. Мы не виноваты. Мы хорошо сыграли. Режиссёр нам кивал и улыбался. И правда свинство, что этот дубль испорчен. Выходит, даром мы радовались.Жандарм вылезает из воды, ни на кого кулаком не грозится, но про себя что-то бормочет — видно, ругается… Что ж, мы его понимаем. Падать в воду не легче, чем радоваться.— Внимание!.. Начали… Мотор!..«Шлагбаум».Щёлк!— «Артём»… Двести девяносто седьмой… Дубль четвёртый…Бац! Шлёп! Бултых!— Га-га-га! Урра! Го-го-го!.. И-и-и!..— Стоп! Ещё раз! Жандарм недостаточно выразительный. Будешь тут выразительным — четвёртый раз в воду шлёпаться!..— Внимание!.. Начали… Мотор!..«Шлагбаум».Щёлк!— «Артём»… Двести девяносто седьмой… Дубль пятый… Бац! Шлёп! Бултых!— Стоп!У жандарма отклеился один ус… А что же вы хотите! Таких испытаний настоящие усы не выдержат, не то что приклеенные.Идёт за тонваген мокрый жандарм. Выходит из-за тонвагена сухой жандарм.— Внимание!.. Начали… Мотор!..«Шлагбаум».Щёлк!— «Артём»… Двести девяносто седьмой… Дубль шестой… Бац! Шлёп! Бултых!— Га-га!.. Го-го! Ох-ох-о!.. Хи-хи!.. — стараемся мы.— Стоп! Молодцы! Наконец-то. Кажется, теперь всё! Порядок! — довольно говорит режиссёр. (Мы расплываемся в радостной улыбке.) И вдруг он застывает, вытаращив глаза: — Что это?! На руке?!Я не понимаю, что это ко мне относится, и какое-то время ещё радостно улыбаюсь. Будка толкает меня в бок. Я смотрю на свою руку и всё понимаю…— Ча-сы… — бормочу я.— Что-о?! Убийца! Где ты видел, чтоб дети бедняков до революции носили часы! Ну! Зарубил мне все дубли. Ну! — каким-то плаксивым голосом кричал режиссёр, потом поднёс к губам рупор и уже обычным своим голосом закричал: — Все остаются на местах! Пересъёмка! Пересъёмка! — А потом плаксиво мне:— Снимай немедленно часы и отдай на берег! Немедленно!
У меня сразу онемело внутри, я опустил голову и сказал:— Не отдам!— А?! Что?! — не поверил своим ушам режиссёр.— Не отдам… Это не мои часы… Они уже раз пропадали. А я их сегодня хозяину отдать должен.— Так что же, ты мне всю съёмку испортить хочешь?!— Если так, я лучше сниматься не буду. Я на берег пойду.Мокрый жандарм, что стоял по пояс в воде недалеко от нас и слышал весь разговор, сказал:— Ну давай уж мне эти несчастные часы…— Ого… Какие быстрые! — говорю я и прячу руку с часами за спину, как будто жандарм хочет их силой отнять.— Не доверяешь? — усмехается жандарм.Я молчу. — И вдруг жандарм тихо так, тихо говорит:— А я тебе на пляже доверил… Не побоялся…Будто меня палкой по спине трахнули — рванулся я и рот разинул.— Что-о?— Не узнаёшь? — улыбается жандарм.Я вглядываюсь, вглядываюсь, вглядываюсь… Нет, не может быть. Не похож ведь совсем. Обернулся я к Яве — он только плечами пожимает; тоже не узнаёт.Смотрит жандарм вокруг, кого-то глазами разыскивая, остановился взглядом на Людмиле Васильевне в белом халате, кулаком ей погрозил — его излюбленный жест — и крикнул:— У-у… Размалевала меня так, что хлопцы собственных часов возвратить не хотят.Вижу — все кругом смеются: и Людмила Васильевна, и режиссёр, и оператор, и все-все, кто на озере. И Валька, вижу, смеётся, и Будка, и Ява уже рот растягивает. Значит, это он!.. Он, наш незнакомец из тринадцатой квартиры!Ну, я и сам начал улыбаться, а потом и говорю:— А почему же вы такой… Сказали: «царь, царь…» — а на самом деле обыкновенный жандарм. А мы, дураки, по всему Киеву царя искали.Ещё пуще засмеялись все.— Всё правильно, — сказал жандарм-незнакомец. — Что касается царя — никакой с вашей стороны ошибки нет. Царя я таки играю. В этом же самом фильме. И царя, и жандарма — две роли. Это вот Евгений Михайлович так задумал. А вообще извините, дорогие, что я вам столько хлопот задал своими часами. Поверьте, совсем не хотел… Очень я тогда спешил… На репетицию. Мне Максим Валерьянович рассказал про ваши переживания… Что же вы не догадались зайти в милицию пляжа? Я же туда специально забежал — предупредил и адрес свой оставил… — Ну хватит, хватит… — улыбаясь, перебил его режиссёр. — Потом побеседуете. У вас то хорошо кончилось, а вот у меня… Бегите переодевайтесь. Пересъёмка! И всё из-за ваших часов.— Боюсь, что ничего с переодеванием не выйдет, — вздохнув, сказал царь-жандарм. — Это был последний сухой мундир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49