Я слышу отдельные слова, но они разбегаются, как непослушные овцы. А я, как недотёпа-пастух, не могу собрать их вместе. Если бы меня в тот момент спросили: «Как твоя фамилия?» — я и то, наверно, не смог бы ответить.А в задних рядах всё ещё хохочут, думая, что так и нужно по пьесе. И сквозь хохот слышится чей-то возглас: «Вот молодцы! Ну и молодцы!» Это уж слишком!Больше выдержать я не могу.Я срываюсь с места, сбиваю по пути какую-то декорацию и вылетаю вон со сцены…Я бежал по безлюдному селу наугад, не разбирая дороги, и ветер свистел в моих бакенбардах.И только когда очутился за селом, в лозняке над речкой, я упал на траву, и катался, и стонал, и землю грыз от позора, от стыда, от горя. А когда через несколько минут первый приступ отчаяния прошёл, я увидел, что рядом со мной катается, стонет и землю грызёт мой друг Ява — Бобчинский.Мы не сказали ни слова. Мы только посмотрели друг другу в глаза. Что же мы наделали?! Ведь мы не только провалились сами, опозорились на всё село, мы подвели и всех остальных. Такую пьесу провалили!.. Ведь, как вы уже знаете, хоть и не главные герои Бобчинский и Добчинский, а так уж написана эта гениальная пьеса, что без них — ни тпру ни ну. Вот мы сейчас убежали, а там всё сорвалось.Скандал… Паника… Ведь не могут же узнать городничий — Карафолька и все другие чиновники, что в гостинице живёт Хлестаков — Кагарлицкий, которого нужно принимать за ревизора. Сказать это должны были мы, Бобчинский и Добчинский. Кроме нас, никто этого сделать не может. Никто! Растерянно стоит на сцене талантливый Карафолька, не зная, что делать. И все другие актёры стоят, как пришибленные. А за сценой, так и носа на неё не высунув, страдает самый талантливый из нас Коля Кагарлицкий. Ах, какой же он был Хлестаков на репетициях! И откуда у него всё это бралось!.. А ведь раньше такой тихий был и незаметный… Мы его и за хлопца не считали. Ни с дерева в воду нырнуть, ни окно из рогатки выбить… Уткнёт нос в книгу и сидит себе под грушей молчком. А на сцене такое выделывал, что только ах!.. И теперь никто этого не увидит.И знаменитый предок зоотехника бабка Триндичка, которая за сто лет, может, в первый раз собралась культурно развлечься, поплелась домой сверчков на печи слушать. Недовольная и хмурая расходится публика по хатам. Ругает во все тяжкие этот прихотливый и ненадёжный театр, который так сильно зависит даже от самых что ни на есть паршивеньких актёров.А эти самые актёры лежат в это время па траве, смотрят в небо, где насмешливо подмигивают им звёзды, и страдают. На весь космос, на всю Вселенную страдают.Ну как же теперь показаться людям?! Как смотреть в глаза им?! Как вообще жить на свете после этого?! Ох, что же мы наделали!..Вот беда!..И зачем мы только придумали этот ВХАТ на свою голову!Ведь жили мы беззаботно и весело.И что нам нужно было?!В Америку захотелось? На гастроли? Венков лавровых? Аплодисментов?Шибздики несчастные! Пощёчины вам вместо аплодисментов!..А всё началось с Киева. Это Киев виноват. И киевская милиция. И то злосчастное корыто. И Валька. И Максим Валерьянович. И часы «Салют». И… утопленник. Утопленник виноват в первую очередь. Но подождите, давайте всё по порядку. Глава II. Случай в метро. «Космонавт». Конфликт с киевской милицией. Прошлым летом мы приехали в Киев. На целый месяц. В гости к моим родным — дяде и тёте. Вот было здорово! Мы весь год мечтали об этом. Не то чтоб мы никогда не бывали в Киеве — бывали. Ява один раз, а я так даже два. Но тогда, в первый раз, мы были всем классом на экскурсии. И то только два дня. А во второй раз я был один, без Явы, Но это ведь не то, совсем не то. Вы же сами знаете, что радость, которую нельзя разделить со своим лучшим другом, — не полная радость. И даже не половинка. А какая-нибудь четвертинка.Если вы только что приехали в Киев, с чего вы начнёте? Правильно, с Крещатика! Так уж заведено… Прямо с поезда вы заносите свои чемоданы на квартиру, и ноги сами собой несут вас на Крещатик. Тётя едва успевает крикнуть вам вдогонку: «Смотрите не потеряйтесь и на обед не опоз…» — дальше вы уже не слышите.Через двадцать минут после того, как приехали, мы уже шли по Крещатику…Что я сказал — шли? Мы парили, плыли, вышагивали гордо и торжественно, как на параде. По Крещатику нельзя просто так идти. Такая уж это необычная улица. Тот, кто попал па Крещатик, становится словно другим человеком. Все на Крещатике кажутся какими-то радостными и праздничными. И на удивление вежливыми, приветливыми. И все улыбаются. И хотя люди идут по Крещатику тесной толпой, но я не видел, чтобы кто-то кого-то двинул ногой, ударил локтем или обругал. Если кто-то и толкнёт нечаянно — «Простите!» — улыбнётся и идёт себе дальше. Хорошие люди на Крещатике! Нужно, чтоб на всех улицах такие были.Плывём мы, парим, вышагиваем…Широкий, как Днепр, Крещатик (по радио на праздниках всегда так говорят). По берегам — на тротуарах — люди, посередине, на мостовой, — машины. И так же как на тротуарах не увидишь ни одной машины, так и на мостовой — ни одного человека. Каждому — своё. И чтобы одно другому не мешало, переходы под землю спрятали. Такой на Крещатике порядок — любо-дорого. «Легче у нас под телегу попасть, чем тут под машину», — подумал я. Да только успел я это подумать, как вдруг с тротуара прямо под машины как с привязи сорвался какой-то человек. Лысый, в тёмных очках, с фотоаппаратом через плечо и как будто без брюк — в одних трусах. Только по пуговицам мы и догадались, что это такие штаны, но короткие, как трусы. Из этих штанов торчали некрасивые толстые ноги, покрытые густыми волосами. По всему было видно, что это не из наших, а какой-нибудь интурист.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49