— Так он же пьяный!Спасатель тоже наклонился к утопленнику;— Ну точно! Разит, как из бочки!— Ах ты чёрт!— Ну и сукин сын!— Нализался — ив воду…— В такую жарищу пить — гробовое дело!— Вот тебе и судорога…— Такой молодой! — слышалось вокруг.Остроносый, всё ещё сидя на воскресшем пьяном «утопленнике», смотрел-смотрел на него, а потом поднял руку и — хлоп! хлоп! — ему по морде, аж зазвенело.— Правильно!— Так его!— Чтоб знал, как пить! Как людей нервировать!— Думали, несчастная жертва, а он…— Ещё ему! Ещё!— И мы добавим!Настроение у толпы сразу изменилось, напряжение спало. Остроносый резко поднялся, перешагнул через «утопленника» и пошёл прочь. Толпа расступилась перед ним, давая дорогу.— Ничего, мы его в вытрезвитель отвезём, там с ним поговорят, — бодро сказал спасатель, беря «утопленника» под мышки и ведя к лодке. — Ты бы хоть спасибо сказал человеку, который тебя вытащил!— Хоть бы фамилию узнал!— Думаешь, легко было ему такого бугая из воды тащить! — кричали вслед «утопленнику». Но тот только глуповато таращил глаза — видно, ещё не очухался. Лодка отчалила, все стали расходиться.— Ой! Нужно ведь часы положить! — спохватился я, только теперь обнаружив, что всё ещё держу их в руке. Кинулись мы с Явой назад. Туда-сюда… А где же серые брюки? Нет их. Может, не тут, может, левее?.. И там нет… Что такое? Дядя, где вы? Мелькают перед глазами сотни лиц — и всё незнакомые. Кажется, не тут… Дальше… Ой, нет!.. По-моему, назад… Нет, нет, вперёд… Нет, я тебе говорю — назад… А может, правда, вперёд? Бегаем мы взад и вперёд, не можем найти ни места того, ни артиста, ни серых его брюк… Да и как же его найдёшь, если всюду и песок одинаковый, и люди одинаково голые, никаких особых примет!Ох, и зачем нам нужен был этот пьяный «утопленник»?! Что теперь будет?!— А ну, Ява, давай в воду! Может, тот артист ещё плавает.Разделся Ява — бултых в реку.А я на берегу. Далеко отбегать не решаюсь, чтоб хоть Яву не потерять. Но всё время ищу — людям в лица заглядываю…Через полчаса вылезает Ява из воды. Отдувается устало:— Нету…— Может, он… утопился? — растерянно говорю я.— А брюки? Брюк же нет… А поплыл он без брюк… — уверяет меня Ява. — Да и плавает он так, что море тебе переплывёт и не утонет.— Что же делать?— А я знаю?Такая досада меня взяла — хоть плачь. Хороший, симпатичный человек дал мне часы. «Будь, говорит, другом, положи на мои брюки, чтоб мне не вылезать». А я… друг называется! Забрал часы и — фить! — ищи ветра в поле.— Ява, ведь получается, что я стянул эти часы, — сказал я, скривившись.Ява пожал плечами.Никогда в жизни я не был так себе противен, как сейчас. Конечно, бывало с нами всякое… Трясли мы иногда дикую грушу у соседки бабы Насти, у Кнышихи. Так там этих груш бывало столько, что они всё равно гнили в траве неубранными. Да и баба Настя такая скряга, такая вредина была, что от неё вся наша улица стонала. И потому трясли мы эту грушу не столько из-за паршивеньких дичков, сколько в знак протеста против жадности её хозяйки.А то ещё, когда был маленьким, стащил у тёти пирожок с маком. Так ведь это же у родной тёти, и какой-то там пирожок… А то у чужого человека, и не пирожок, а часы, дорогую вещь…А мы-то собирались воров ловить! Как же ловить, если сами… воры!Мне хотелось встать и со слезами в голосе крикнуть на весь пляж: «Товарищи милиционеры! Берите меня за шкирку и ведите в отделение. Я вор! Я украл часы у хорошего человека, который поверил в мою честность. Берите меня, товарищи милиционеры!» Но я не встал и не крикнул. Потому что не было, на моё счастье, поблизости ни одного милиционера. А может, и был, да только голый. А разве узнаешь милиционера, если он голый! Да и вообще, голый милиционер — это не милиционер. Никакого трепета перед голым милиционером не испытываешь. Вот, скажем, товарищ Валигура, милиционер, который живёт у нас в селе. Его, например, местный пьяница Бурмило признаёт только тогда, когда тот одет по всей форме. А когда, бывает, возится милиционер у себя в огороде без фуражки и без кителя, в одних галифе, и в это время позовут его люди утихомирить Бурмила, и Валигура придёт в чём был, то Бурмило на него и смотреть не хочет, только злится:«Кто ещё такой? Тьфу! Не знаю тебя! Уходи отсюдова! Пшёл! Тьфу!» Но стоит только Валигуре надеть милицейский китель и фуражку, как Бурмило сразу становится смирным, как овца, и говорит: «Извините, гражданин начальник», и идёт домой спать.Нет, голый милиционер — это не милиционер…— Знаешь что? — сказал Ява. — Так мы артиста всё равно не найдём.— Так что — в милицию? — перебил я его, чувствуя холодок под сердцем.— Угу! — хмыкнул Ява. — Нас там как раз дожидаются. Иди! Будь добр! И передай привет подбитому милиционеру.— Так что же теперь? — спросил я, чуть не плача.— Мы как сюда пришли? По мосту. А назад люди идут? Тоже по мосту. Другой дороги нет. Так вот, сядем у моста и будем ждать. Или мы его увидим, или он нас. А с пляжа он ещё не ушёл. Точно! Куда он без часов пойдёт?«Ну что ж, — подумал я. — Может, и правду говорит Ява. Лучше, наверно, возле моста сидеть, чем, высунув язык, бегать по пляжу». Сели мы возле перил: Ява — с правой стороны, я — с левой. Сидим. Уж солнце на закат повернуло. Потянулись люди с пляжа домой. Плотной стеной, почти впритирку друг к другу идут и идут… Аж глазам больно… И голова кругом идёт. Разве заметишь кого-нибудь в такой толпе? Одна надежда, что нас заметят.И такой у меня несчастный вид был, что какая-то женщина внезапно нагнулась ко мне, проговорив: «Бедный ребёнок», и неожиданно сунула в руку три копейки. Меня всего так и передёрнуло — она решила, что я побираюсь. Опомнился я — женщины уж и след простыл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49