Потом дотронулся до бурой трухи дрожащими пальцами. Красные, набрякшие веки заморгали, по бороздкам морщин потекли слезы.
- Не может быть... Чтоб от человека да ничего на земле не осталось? Это ж не комар...
Мы сидели молча, и какая-то непомерная тяжесть давила на нас...
Плотники собирались расходиться на обед. Останавливались около деда, закуривали, утешали. Утешали своеобразно - подсчитывали, сколько односельчан погибло за время войны. И получалось, что ни одну хату война не обминула, а из некоторых забрала по нескольку человек.
Другие пробовали сложить из тех мельчайших обрывков хоть что-то напоминающее лист бумаги. И вздыхали, подымались с корточек, отходили и опять закуривали.
Отец Гриши плюнул себе на ладонь, ткнул туда окурок, вытер руку о замусоленные штаны - и вдруг схватил Гришу за локоть. Тот ойкнул, согнулся. Меня и Витю смело с бревна, как ветром.
- Марш домой! Старику самому негде жить!
- Не пойду! - рванулся Чаратун.
Дядька Иван даже с места не стронулся. И тогда Гриша хвать зубами за отцовскую руку!
- О! - Чаратун-старший огрел Гришу по щеке, подмял под себя и начал месить кулаками, все больше приходя в ярость. - Я тебе... выбью... эти ядовитые!..
Мужчины вырвали у него хлопца, а дядька Иван снова бросился на него и на них, размахивая кулаками. И тогда его повалили наземь, связали ремнем руки.
Стали вокруг, тяжело дыша, посасывая погасшие в суматохе цигарки. Осматривались по сторонам - не подожгли чего-нибудь?
Отец Гриши катался по соломе и мусору, скрежетал зубами:
- У-у, гады! Как вы мне надоели! Пропадите вы пропадом с этой хатой, со всем на свете!..
Строители стояли около Ивана, молча прикуривали друг у друга, и руки их дрожали.
Охал, не находя себе места, дед:
- Людцы! Что творится на моем дворе! Что творится!..
Я не участвовал в потасовке, но у меня тоже дрожали руки. Витя кусал губы и сжимал кулаки. Гриши не было - спрятался на сеновале.
- Развяжите... Убью выродка!
- Ничего, ничего... Тебе полезно полежать, остыть...
И тогда дядька Иван заплакал - тоненько, обиженно, как ребенок.
Наконец Чаратун-старший умолк.
- Что с ним делать, мужики? - сказал, обращаясь к плотникам, усатый дядька Николай, бригадир строителей.
- Отведем к участковому! Пусть отсчитает пятнадцать суток!
- Посидит - как шелковый станет...
Застонал дядька Иван.
- Пустите... Уйду я из села... Слово даю - никого и пальцем не трону...
- Ну что, мужики, - поверим? - снова спрашивает дядька Николай.
Заговорили все сразу:
- Пусть идет...
- Если что - на себя будет обижаться.
Дядьку Ивана развязали.
- Иди, работничек... Не нужны такие в колхозе.
- И семье спокойнее будет...
Отец Гриши посидел немного, растирая затекшие руки, потом встал и ни на кого не глядя, побрел домой.
Собрался он на удивление быстро. Через полчаса его уже видели с ободранным чемоданчиком в руках. В сторону дедовой усадьбы даже не посмотрел.
Направился к той дороге, что ведет в город.
Глава пятая
ЗДРАВСТВУЙ, ГЕРОЙ!
Областная больница расположена в бывших монастырских постройках. Они отгорожены от улицы высокой кирпичной стеной - старой, истрескавшейся, с пучками травы в расщелинах штукатурки. Были в этой стене и высокие ворота, окованные железом, а в одном месте - зеленая дверь. Узкая, как в хате, обшитая шалевкой - ромб в верхней половине и ромб в нижней. Посредине верхнего ромба - небольшое, заложенное изнутри фанеркой оконце.
Гриша постучал в дверь. Никто не отозвался.
- Может, не сюда? - забеспокоился Хмурец, а я посмотрел по сторонам. Может, через большие ворота?
- Я лучше знаю, где проходил, - отрезал Гриша. Поднял камешек и постучал им по фанерке.
Где-то звякнула щеколда, вторая... Послышался сварливый женский голос:
- Что там за шумашедший барабанит? Всех больных переполошил... Кнопка под носом, жвонок - так нет, не ндравится по-культурному...
Фанерка в оконце отскочила в сторону. Высунулось маленькое остренькое личико старухи в белой косынке, завязанной набекрень. Строго посмотрела на нас.
- А где же ваш хворый? А-а, так вы фулиганить?! Ка-а-ак схвачу онучу, ка-ак начну хлестать по зенкам вашим бештыжим!.. Жнать надо - через эту дверь только по "скорой помощи" принимают! Тут русскими буквами написано! сухонькая ручка просунулась в оконце, постучала по ромбу. - Видите?
Там, где она стучала, ничего не было написано. Виден только светлый прямоугольник, где, видимо, висела табличка с надписью.
- Нам больного надо увидеть! - быстренько и как можно ласковее сказал Гриша. - Он в хирургическом лежит, восьмая палата!
- С одиннадцати до пяти каждую шреду, шуботу и вошкрешенье, - заученной скороговоркой ответила бабка. - Передачи принимают в эти же часы в любой день. Через главные ворота!
Фанерка захлопнулась перед Гришкиным носом. Стукнула дверь в здании...
Ничего себе, "вежливая" старушка...
До одиннадцати часов еще минут сорок. Как долго!
Но дождемся, лишь бы пустили. Ведь сегодня не среда, а вторник...
- Пустят, - словно угадал мои мысли Чаратун. - Главный врач сказал, что к Володе можно через три дня. А три дня вчера истекли...
Мы медленно брели по одним и тем же улицам, вокруг одного и того же квартала. Улицы здесь еще уже тех, которые мы видели, когда приезжали на похороны летчика. И дома старые-старые... Смешно: если улицы пересекаются под острым углом, то и угол первого дома острый.
Древняя часть города...
Карманы у Вити топорщатся от яблок - белого налива. Но им еще далеко до белых, они зеленые, как рута, - я знаю... Хмурец все время ощупывает карманы - торчат, мешают идти.
У меня в руках сумка. Мать положила в нее соленое масло, свежий, только что из клиночка, сыр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47