.. Того сельсовета, где Черный Камень числился... Показывал ему место того сарая, который с людьми... Набрал председатель земли в ящичек, возил к тому памятнику за захоронение...
Все долго молчали.
- А ты, Рыгорка, спрашиваешь - подавал ли я в суд... Один я теперь остался - ни жены, ни брата, ни Миколки-сына... Умру - и никакого роду не останется от Суровцов на земле...
- Деду, а может, ваш сын еще вернется, - пробовал утешить его Гриша. Может, он в плену был или в Америку какую попал, да не пускают назад... Я где-то читал, такие случаи были.
"Ух, балда! Дубина!" - ругаю я мысленно Чаратуна. Ну, разве можно такие вещи говорить Стахею Ивановичу? Он и так себе места не находит, а тут на тебе...
Дед встряхнул головой.
- Когда это было! Случаи те... Не забывай, лет сколько минуло, как война кончилась... А мой Миколка красивый был. Еще при панской Польше в подпольных комсомольцах состоял... - дед уже почти успокоился, в голосе его зазвучали нежные нотки, он как будто рассказывал не о взрослом сыне, а о совсем маленьком. - На летчика захотел учиться в тридцать девятом году... Я отговаривал его: "Что - на земле тебе места мало? Слава богу, земли теперь достаточно, только работай..." Смеется: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью!" А в сорок первом его служить прислали сюда, к западной границе. "Тата... - написал однажды, - сегодня я на своей "Чайке" пролетел над одной очень знакомой мне деревней. Крыльями помахал, хотел, чтоб заметили те, о ком я думаю часто и кого очень и очень люблю..." Красиво умел писать, даже стишками... - Дед большим и указательным пальцем правой руки проводит по обе стороны носа, вытирает слезы, голос его опять дрожит... - А вскорости написал - сын родился, внучек мой... Писал, что на лето приедет ко мне Настя с дитем... Прятал я то последнее письмо, берег - и не сберег... Ага... А на третий или четвертый день войны слух прошел: на каком-то нашем аэродроме, недалеко отсюда, много самолетов немец побил... Не успели даже в воздух подняться. С неделю места себе не находил... И не выдержал - пошел. У людей спрашивал, люди довели до того аэродрома... И что? Два или три наших самолета обгоревшие стояли... Где летчики, никто не знал. Схватили меня там фашистские патрули, хотели застрелить. "Шпиён!" - кричат. Чего здесь болтаюсь, высматриваю, выспрашиваю? А потом спустили шомполами шкуру со спины и прогнали. Если бы попал к ним в лапы позже, когда партизаны появились, живьем бы не выпустили... Точно знаю!
Дед ненадолго умолк, зажмурил глаза. Может, задремал, сидя?
С реки тянуло сырым холодом. Небо начало сереть, а где-то несмело обозвался первый жаворонок...
Кряхтя и поминая всех святых, дед начал подыматься на ноги, растирать коленки.
- Вы залезайте в будку и поспите пару часиков... А я все равно уже не усну. В обед прикорну немного...
Дед, прихрамывая, идет к изгороди, осматривает жердяные ворота, некоторые столбики-колы пробует расшатать... Крепко все стоит, прочно!
Мы залезаем в шалаш, укладываемся, прижавшись друг к другу, на сухой, душистый аир. Накрываемся одеялами, умолкаем...
Благодать!..
А сон не идет. Перед глазами, как живой, Микола - сын деда Стахея... Стоит и улыбается - красивый, загорелый, белозубый... Николай Стахеевич Суровец... Дед - Стахей Суровец и сын - Николай Суровец. Стахей Суровец пастух колхоза "Вперед". Николай Суровец - летчик-истребитель... "Чайка" лучший советский истребитель перед войной.
Где я об этом читал?
У того летчика, что на химкомбинате нашли вместе с самолетом, тоже была "Чайка". Это мне в музее сказали... Кто сказал? Иосиф Владимирович сказал, заведующий отделом истории советского периода... Две "Чайки", две загадки...
Два летчика-сокола... Две чайки... Над Неманом чайки...
Глава четвертая
ПЕТЯ ГОРОХОВ ГНЕВАЕТСЯ
Еще издали увидели: около моей хаты сидит Петя Горохов. Сидит, видимо, давно - нагреб ногой кучу песка.
- Я - сюда! - Гриша показал на хату деда Стахея, вынул из кармана ключ и поднес к моему носу, а потом к Витиному. - Вот так, браточки... Больше надоедать вам не буду. А завтра пойду на работу в колхоз, ты скажи, Лаврушка, своему батьке - пусть подыщет чего-нибудь... Надо хоть немного заработать до сентября, чтоб не сидеть у деда на шее.
Повернули за ним во двор деда. Резко запахло смолой, хвоей. Все бревна были окоренные, желтели боками. Мы подобрали по несколько кусков толстой сосновой коры: вырезать лодки.
- Эй, вы куда опять? - бежал к нам Горохов.
Гриша прошел к сарайчику, выпустил кур...
Потом отпер сени. Вошли за ним внутрь... Прохудилась у деда крыша, на глиняном полу кое-где раскисшие лужи. И что за человек Стахей! Давно уже надо было ремонтировать хату, а он никому ни слова...
Пока мы оглядывались по сторонам, Гриша побывал в кладовой, вынес курам ковшик пшеницы.
Зашли в хату. Здесь пол из досок, но видно, что настланы они давным-давно и прямо на землю. Доски широкие, они прогнулись желобами, обгнили по краям. Личинки каких-то жуков выгрызли, выгравировали на них узоры.
Пахнет пылью. Где-то за трубой звенит, попав в паутину, муха.
- Н-да-а... - задумчиво тянет Гриша, оглядывая помещение. - Придется засучить рукава...
- Мы поможем тебе!
Я бросил под шесток свой ставший тощим мешок, поставил в кочережник удочку. Витя положил свое одеяло-скатку на лаву - широкую и толстую, вытесанную из целого бревна скамью. Поснимал с себя все - остался в майке и трусиках.
- А-а, так вы от меня прятаться?! - вырос на пороге Петя Горохов. - Я поставлю вопрос о вашем поведении на совете отряда! - гневно закричал он. Вы откололись от коллектива!
- Ты сначала о себе поставь... Удрал в пионерский лагерь, а нас обвиняешь. - Чаратун взял с лавы ведро и вышел из хаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47