Уже давно у меня вошло в привычку бодрствовать по ночам и ложиться спать на рассвете. И стоит мне улечься, как дятлы начинают выстукивать свою барабанную дробь по жести, заглушить которую смогли бы лишь выстрелы из пулеметов; среди этого дьявольского шума я должен пытаться заснуть; иногда это мне удается, иногда нет. Вспоминаются далекие годы, когда я начинал охотиться, — у меня не было часов, и я придумал себе своеобразный будильник, чтобы вставать рано; для этого я положил крепко промороженное мясо в жестяную миску и поставил ее на низкую крышу своей лачуги, прямо над изголовьем своей койки. Как только начинало светать, сойки принимались долбить мороженое мясо, поднимая при этом такой треск и шум, что мертвый проснулся бы. Мне кажется, никому, кроме меня, не пришло в голову такое изобретение; оно имело даже некоторое преимущество перед обыкновенным будильником: во время плохой погоды птицы не прилетали ко мне, и мой будильник молчал, а во время большого снегопада звук был приглушенный, и я знал, что мне не надо рано вставать.
Вблизи моей хижины живет семейство дятла, самочка устроила себе гнездо в дупле и высидела там птенцов. С самого раннего утра раздается их монотонное безумолчное щебетание, оно продолжается до вечера, и мне кажется, что оно никогда не прекращается. Если бы для радио когда-нибудь потребовались пронзительные птичьи голоса, не знающие усталости, то этим птенцам можно было бы предсказать блестящее будущее.
Черный дрозд, черный как смоль, с ярко-карминовыми пятнами на крыльях, тоже украшает наш северный лес. Но самая восхитительная из всех моих пернатых гостей — колибри, крошечная птичка с блестящим оперением; ее перышки настолько миниатюрны, что кажутся чешуей; в своем туго облегающем наряде, переливающемся всеми цветами радуги — опаловым, изумрудным, рубиново-красным, — она больше похожа на драгоценную китайскую безделушку, чем на живое существо. Колибри гостит у нас недолго. Она порхает среди кустов шиповника и во время полета машет крыльями с такой невероятной быстротой, что становится неуловимой для глаза, видишь лишь расплывчатое пятно. Но вот она сорвалась и исчезла с молниеносной быстротой — сказочное видение волшебной красоты.
Уже несколько весен подряд появляется здесь хохлатая куропатка с выводком. Два-три птенца становятся жертвой совы, но большинство из них выживает благодаря бдительной охране воинственной матери. Утки, бекасы и другие водяные птицы, и даже певчие птички, гнездящиеся на земле, притворяются беспомощными и отступают, как будто раненые, с трогательным оптимизмом надеясь обмануть врага и увести его в сторону от гнезда с птенцами. И куропатки прибегают к такой же защите, но гораздо чаще с отчаянной храбростью они нападают даже на человека — с громкими воинствующими криками самка бросается на лету ему прямо в лицо или же атакует, растопырив крылья, шипя, как змея, Такая самоотверженная храбрость вызывает преклонение перед маленьким пернатым существом даже у самых грубых людей. Зимой, когда ее птенцы уже давно покинули гнездо и улетели неизвестно куда, она спит, зарывшись в рыхлый снег сугроба, а днем разгуливает изящной походкой по двору, если не слишком холодно. Если же стоит сильный мороз, куропатка то растопыривает свои перья, то снова прижимает их, и кажется, что она то надувает, то выпускает из себя воздух и выглядит то оперенным мячом, передвигающимся на тонких ножках, то снова приглаженной и изящной. Она облюбовала себе красивый тополь недалеко от моей хижины и год за годом зимой объедала его почки. Так продолжалось несколько лет, пока тополь не погиб.
Сегодня орел парил величественно над моим лагерем. Он летел низко, в тишине леса удары его могучих крыльев звучали громко и зловеще. Он немного замедлил свой полет, словно хотел остановиться, но потом, видно, передумал и продолжал свой путь. Я не видел его около двух лет, хотя его гнездо находится не дальше мили от меня. Орел, по моим наблюдениям, — единственная птица, которая во время полета поворачивает голову из стороны в сторону и смотрит вокруг себя, а этот орел, пролетая, повернул голову назад и бросил на меня испытующий взгляд.
Но вот я слышу позади себя легкий, но неистовый топот — и в одно мгновение белка, прорезая воздух, садится мне на спину, потом, вскарабкавшись на плечо, она выхватывает из моих пальцев земляной орех, который я всегда держу для нее про запас. Теперь она спешит на полочку, прибитую мною к стене хижины специально для нее; устроившись там поудобнее, она очень ловко очищает ядро ореха и съедает его. Иногда, если у нее хорошее настроение, она это проделывает перед моими гостями. Большинство белок, которые навещают пеня, быстро очищают орех от скорлупы и грызут его, эта же настолько привередлива, что снимет сначала кожуру с ореха, прежде чем съесть его. Как и большинство белок, она бежит со скоростью ста миль в час и всегда находится в состоянии неистовой активности. Я ее назвал Шепави — Попрыгуньей. И как не похож на нее по характеру мой маленький тихий друг — Лунатик; еще совсем маленьким зверьком она войдет, бывало, в мою хижину и бродит кругом, как потерянная, будто бы и без всякой цели, словно во сне или в каком-то отрешенном от внешнего мира состоянии. Из всех белок, которых мне приходилось наблюдать, Лунатик была единственной, которая ходила, обычно они скачут галопом. Она была нетороплива и очень мила, одна из немногих белок, которая давалась в руки; большую часть своего времени она проводила у моих ног. Когда я начинал рубить дрова, она была тут как тут и легко могла поплатиться жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40