— Я совершенствовал систему около двух лет, — продолжал Хоппи, — и она будет намного лучше даже последних швейцарских моделей. Когда доделаю, можно будет просто выкинуть этот правительственный хлам на помойку.Фергюсон серьезно и сухо заявил:— Я просто восхищен силой твоего духа.Хоппи рассмеялся и, заикаясь, ответил:— С-спасибо, мистер Фергюсон.Один из телемастеров протянул ему многоканальный УКВ-приемник.— Вот, держи. Не держит станции. Посмотри, может, что и получится.— О’кей! — отозвался Хоппи, беря приемник металлическими манипуляторами. — Еще бы не получиться. Я, знаете, сколько таких дома настраивал! За милую душу заработает. — С его точки зрения подобный ремонт был делом наиболее простым. Ему даже не пришлось чересчур сильно сосредотачиваться на приемнике; все происходило будто само собой.
Взглянув на прикнопленный к кухонной стене календарь, Бонни Келлер вспомнила, что как раз на сегодня ее приятелю Бруно Блутгельду назначен визит к психиатру доктору Стокстиллу, практикующему в Беркли. На самом деле, к этому времени Бруно уже наверняка успел побывать у врача, прошел первый сеанс психотерапии и ушел. А теперь, скорее всего, Бруно уже несется на машине обратно в Ливермор, в родную радиационную лабораторию, место, где он работал еще много лет назад — до того, как она забеременела. Там они с доктором Блутгельдом и познакомились в 1975 году. Теперь ей исполнился тридцать один год, а жила она в Уэст-Марино. Ее нынешний супруг Джордж дослужился до поста директора местной школы, и она была очень счастлива в браке.Впрочем, пожалуй, не очень счастлива. Скорее до некоторой степени — в меру — счастлива. Бонни и по сию пору посещала психоаналитика — правда теперь всего один раз в неделю вместо прежних трех. Она научилась понимать себя во многих отношениях, понимать свои подсознательные порывы и систематические приступы искаженного восприятия действительности. Сеансы психоанализа, на протяжении шести лет, явно пошли ей на пользу, но излечиться окончательно она так и не смогла. Впрочем, такого явления, как «излечение» и в природе не существовало, ведь «болезнью» являлась сама жизнь, поэтому единственным выходом было постоянное самосовершенствование (или, вернее, развитие в себе способности к адаптации), в противном случае ее ждал лишь психический застой.Но Бонни была исполнена решимости подобного застоя избежать. Как раз сейчас она читала «Упадок Запада» в оригинале на немецком, позади было уже пятьдесят страниц, и книга явно стоила того, чтобы одолеть ее целиком. А разве кто-нибудь из знакомых Бонни прочитал ее, хотя бы и в английском переводе?Ее интерес к немецкой культуре, немецкой литературе и философии зародился еще много лет назад в результате знакомства с доктором Блутгельдом. Несмотря на то, что она изучала немецкий три года в колледже, этот язык никогда не казался ей особенно нужным в жизни, как и множество других предметов, которые она так старательно учила. Стоило ей получить диплом и устроиться на работу, как вскоре, этот язык отодвинулся куда-то на задворки сознания. Но магнетическое присутствие Блутгельда вызвало к жизни многое из того, что ей довелось учить, и значительно усилило ее интерес ко многим вещам, любовь к музыке и искусству…словом, Бонни была обязана Блутгельду очень многим, и была исключительно благодарна ему за это.Сейчас, конечно, Блутгельд очень болен — это знали все сотрудники лаборатории. Он был человеком исключительно совестливым и, после катастрофы 1972 года ужасно страдал от совершенной им ошибки, которая, как прекрасно понимали его сотрудники — все, кто в то время работал в Ливерморе — не была исключительно его виной. Тем не менее, он во всем случившемся винил исключительно себя. Чувство вины и стало причиной болезни, которая с каждым годом лишь усугублялась.Виновниками ошибочных расчетов стало множество ученых, самая совершенная аппаратура и самые современные компьютеры, причем, учитывая уровень научных знаний на тот момент, винить их было трудно. Вина их заключалась лишь в том, какой удар был нанесен миру. Огромные радиоактивные облака не исчезли в космическом пространстве, а под действием земного притяжения были притянуты обратно к Земле и вернулись в атмосферу. Больше всех были удивлены ученые Ливермора. Теперь, разумеется, влияние пояса Джеймисона-Френча изучено гораздо лучше. Даже такие популярные журналы, как «Таймс» и «Ю.С. Ньюс» были в состоянии доходчиво объяснить, что именно произошло и почему. Но с тех пор минуло девять лет.Вспомнив о поясе Джеймисона-Френча, Бонни сообразила, что рискует пропустить событие дня. Она тут же ринулась в гостиную, где стоял телевизор и включила его. «Интересно, неужели его уже запустили? — подумала она, быстро взглянув на часы. Нет, до запуска еще полчаса». Экран засветился и, само собой, на нем появилось изображение ракеты, пусковой площадки, суетящихся вокруг людей, снующих взад-вперед машин. До запуска еще явно оставалось время, да и мистера и миссис Дэнджерфилд на борту не было.Первая супружеская пара, решившая эмигрировать на Марс, насмешливо напомнила она себе. Интересно, какие чувства сейчас испытывает Лидия Дэнджерфилд…высокая блондинка, отлично отдающая себе отчет в том, что их шансы благополучно добраться до красной планеты по расчетам не превышают шестидесяти процентов. Да, конечно, там их ожидает модерновое оборудование, прекрасное жилье и вспомогательные сооружения, но разве все это стоит риска сгореть во время полета? Тем не менее, запуск должен был потрясти советский блок, которому так и не удалось основать колонию на Луне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14