Я ощупью пробираюсь на корму. Месяц еще не взошел, темно, как в подполе, даже собственных ног не видно, того гляди, наступишь на кого-нибудь. Хорошо, если на латы или шлем, — не страшно, только ноге холодно, а ну как на руку или на лицо…Так и есть! Чувствую, теплое — чья-то рука. Отдернул ногу, будто на змею наступил, замер. Ничего, обошлось, помычал варяг и затих.Пошел дальше — кому-то на бороду наступил. Этот закричал по-варяжски, умолк, а потом заговорил сердито. Я стою ни жив ни мертв. Пробормотал что-то варяг и снова захрапел.Конечно, проще было сразу прыгнуть за борт, чем пробираться на корму, да боялся я: вдруг кто-нибудь услышит всплеск и решит, что пьяный варяг за борт свалился. Поднимут тревогу, запалят светочи, начнут искать.Добрался я до кормы, ухватился за якорный канат и спустился в воду. Вода студеная, сразу-то даже вздохнуть не могу, будто черствым куском подавился. Разжал я пальцы, и подхватило меня течение.Вылезаю из воды, гляжу: далеко вверх по реке остатки варяжского костра мерцают, изрядно отнесло меня. Оно и лучше, к деревне ближе.Припустил я бегом вдоль берега. Чтоб с пути не сбиться, на прибрежную воду смотрю, в ней звезды небесные струятся-переливаются.Вот и деревня — крыши на звездном небе чернеют. Вышел на дорогу. Она за день нагрелась, еще остыть не успела. Чувствую ногами тележную колею, навоз и следы от конских копыт. Вижу впереди огонек, это та добрая женщина зажгла его перед волоковым оконцем, чтобы мне в потемках не плутать, ища ее избу.Не успел я постучать, — дверь отворяется, на пороге она сама. Обнимает, как родного сына, шепчет:— Мокрый, бедняга, продрог! Глава двадцать перваяДОМОВОЙ В избе тепло, пахнет квашней. Задвигает хозяйка заслонкой оконце, перед которым лучина горит, дает мне переодеться.— Теперь пойдем, — говорит, — отведу тебя в надежное место.Мне уходить неохота, хорошо у нее в избе, как дома у матушки, ребятишки по лавкам спят, и меня в сон начало клонить. Однако встаю и иду следом за ней прочь из избы.Берет она меня за руку и куда-то ведет. Глаза к темноте попривыкли, вижу: идем полем, различаю лес впереди. К лесу она меня и ведет.В лесу уже вовсе ничего не видать. Она дорогу знает, а я за ней как слепой иду. Шли мы, шли, наконец, остановились перед хижиной. Велит она мне нагнуться. Становимся мы с ней на колени, проползаем в низенькую дверь. В хижине просторно, посреди пола очаг, красные глазки в золе тлеют. У стены стоят идолы, один большой, другие поменьше. Это чудское капище. Женщина говорит:— Здесь тебя не найдут.Кидает она на угли бересту, раздувает огонь, приносит сухих дров. Хорошо стало, пламя над дровами приплясывает, дым к крыше, к волоковому отверстию поднимается. Светло, тепло. Приносит она охапку сена.— Вот, — говорит, — тебе постель. Живи здесь, пока варяги не уплывут своей дорогой. А там видно будет. Еды здесь достаточно, боги всегда готовы поделиться с людьми, попавшими в беду.Гляжу: возле идолов хлеб, рыба, мясо положены, деревянные чашки с кислым молоком стоят.Женщина ушла, а я на сено лег. Идолы на меня уставились, страшновато мне, одно я себе твержу: наверно, добрые они, иначе женщина не привела бы меня сюда.Лежу, гляжу на идолов, боязнь мало-помалу прошла, уютно. Проваливаюсь я куда-то, а на сердце сладко, весело.Очнулся я в родной избе. Никого в ней нет. Посреди избы светец стоит, в нем лучина горит. И лучина эта не простая — горит она и не сгорает.Зову матушку, сестер — никто не откликается. И вдруг вместо них невесть откуда является витязь. Усищи вот такие, шлем как жар горит, у пояса меч. Гляжу, а это Домовой, предок нашего рода. Я его сразу узнал, хоть и не видел никогда.Взглянул он на меня грозным взглядом — оторопь меня взяла. Говорит он громовым голосом:«Ты хочешь вернуться домой, а сам еще не отомстил за кровь матери!»Откуда-то взялись матушка и сестры, стоят у стены, как идолы чудские, кивают речи Домового. Хочу что-то сказать в свое оправдание и ни слова не могу вымолвить.А Домовой пошел к двери. У порога остановился, вынул меч из ножен и поставил его возле косяка. И сияет тот меч, что солнечный луч.«Вот тебе меч. Убьешь обидчика — вернешься домой».Матушка и сестры опять кивают. Гляжу: где же Домовой? Дверь вроде не отворялась, а Домовой пропал, будто его и не было. Матушки и сестер тоже не видать — вместо них у стены стоят недвижные чудские идолы. И меча нет — падает сквозь щель солнечный луч. Глава двадцать втораяВОЗВРАЩЕНИЕ К ВАРЯГАМ Вылез я наружу — солнце уже высоко. И напал на меня страх: вдруг варяги уже уплыли? Огляделся я: капище, в котором я ночевал, посреди лесной поляны стоит, от двери тропка в лес убегает.Припустился я по ней. Кругом сосны огромные, толстые, вьется тропка между ними, через корни перепрыгивает. Бегу я и думаю: если варяги уплыли, мне конец. Зачем жить, коли отомстить за кровь рода я уже не могу, а вернуться домой не смею? И так мне захотелось увидеть варягов, словно нет для меня на свете людей дороже!Как я буду мстить, я и не думал тогда. Бегу и одно твержу: только бы не уплыли, только бы не уплыли! В лесу сумрачно, лишь иногда сверкнет солнечный луч, как меч, что Домовой мне оставил. Не знаю, может, это и был меч.Наконец лес кончается, тропка ведет полем в деревню. Я деревней бежать не хочу, вдруг встречу там эту добрую женщину? Что я ей скажу? Да и нельзя мне сейчас задерживаться. Бегу в обход деревни.Вижу: над варяжской стоянкой дым поднимается. Обнадежил он меня немного, может, думаю, не уплыли еще! Выбегаю на берег, на косогор, смотрю: пусто, лишь костер догорает. Глянул на реку, тоже пусто.Упал я ничком на траву и лежу. Ни о чем не думаю, будто у меня и дел никаких нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61