— Пусть на том свете теперь полетают, может, и встретят там этого сухопарого старикашку. И пенделей ему насуют. Шурка, мол, Подметкин, велел передать.
Кучу снова накрыли брезентом, углы тщательно придавили камнями, как было раньше, и пошли к самолёту. Подсадили туда Петьку. За руку он затащил остальных и захлопнул дверь. Щёлкнул потайной замок.
— А мы обратно вылезем?
— Нечего делать. Под Краснокардонском я каждый день в сбитых самолётах ширился. Знаю все ходы и выходы. Не откроется здесь — через кабину выберемся или через бомбовые люки.
В самолёте было неуютно. Всюду болтались клочья внутренней обшивки. Торчали вырванные стальные ребра. Пол завален хламом. Провода, стекла, пустые гильзы, клочки одежды, мятые каски. В хвосте висело на каком-то шланге сорванное с болтов, перекошенное металлическое кресло. Над ним пушка. Поблёскивали приборы прицелов. Через круглое окошечко выходил наружу ствол. Он был погнут. Ещё четыре такие же кресла стояли возле окошечек, но ни пушек, ни пулемётов. Их, наверное, сняли танкисты. Вдоль бортов от хвоста до кабины тянулись две широкие лавки. Конец правой лавки был раздроблён. Петька сбросил обломки многослойной крашеной фанеры и обнаружил внизу ящик. Открыл крышку. В нём лежала алюминиевая посуда, ложки и шесть консервных баночек, похожих на маленькие гранёные стаканы, Шурка взял одну баночку, потряс.
— Что-то вкусное, может, баранина с чесноком.
При упоминании о пище у Тани нестерпимо заныло под ложечкой. Этикеток на баночках не было, стояли только цифры — а на той, которую тряс Шурка — 09.
— А если не пища это, а какая-нибудь отрава?
— Сейчас посмотрим, — Петька достал нож.
Распечатали баночку с цифрой ноль девять. Там оказалась полужидкая горчица. Совершенно свежая. Она ударила в нос таким резким запахом, что у Тани закружилась голова, и выступили слезы. Петька вытер нож и открыл остальные банки. В них была паста белая, как сметана. Таня макнула туда пальцем, попробовала на язык.
— Вкусная, только малость отдаёт уксусом. Она съедобная. Я вспомнила — ею борщи заправляют.
Ещё до войны мама покупала такую… только я забыла, как она называется. — Таня опять обмакнула палец, облизала: — Ешьте, мальчишки.
Петька достал из ящика ложки. Пять баночек опустели в момент. Питательный специальный майонез, приготовленный фашистскими поварами для диверсантов, хорошо насытил и взбодрил маленьких скитальцев.
Шурка потёр ладони, расправил плечи:
— Я думаю, пора пошариться в кабине, пока темень не наступила.
Дверь в пилотскую кабину сразу открыть не удалось, ручка была кем-то снята. Торчал только четырехугольный короткий шпиндель. Среди хлама и обломков, валявшихся на полу, Петька нашёл пустую пулемётную гильзу. Немного сплющил её, надел на шпиндель и плавно повернул обеими руками. Замок едва слышно щёлкнул, и дверь отворилась.
Тимка с Шуркой впервые оказались в кабине самолёта, притом военного. Они удивились до крайности. На стенах не было ни одного свободного сантиметра. Всюду приборы. Уйма приборов. Некоторые из них, словно живые, все ещё подрагивали тонкими фосфорическими стрелками.
— Вот где обдираловку устроить, потом их помаленьку разбирать. — Шурка взобрался на командирское кресло, взялся за штурвал и тут увидел бумажку. — Петька, здесь записка.
На клочке папиросной коробки неровным почерком было написано: «К приборам не прикасаться. Майор Крупинцев».
Шурку словно ветром сдуло с кожаного сиденья.
На правой боковой стенкеТимка кто это такой?
— Это самый и есть Гитлер, ихний фюрер.
— Ну и морда, я тебе скажу, на облезшую крысу похожа.
Подошёл Шурка, посмотрел:
— Петька, можно я в него харкну?
— Можно.
Шурка со смаком плюнул в физиономию фюрера.
Со штурманского места через стеклянный колпак Тимка осмотрел небо. Гасла багряная заря, высвечивая рваные края низких лиловых туч.
— Гроза, Петька, будет.
— Ну и пусть. Здесь нас не зальёт.
— Я не об этом, следы боюсь смоет.
— Найдём…
Тяжёлый удар грома потряс землю. Ребята от неожиданности присели. Сухие раскаты покатились по дикой степи. Полыхнула молния, в кабине стало светло. Стрелки приборов неистово закрутились.
— Петька, нас здесь не прибьёт?
— Не прибьёт, Шурка. Самолёты так сделаны, что молния их не трогает, — уверенным голосом соврал Петька. И словно на вред ему, прямо над ними сверкнуло острие молнии. В хвосте самолёта что-то треснуло, угрожающе заскрипел весь корпус. И сразу же раздался оглушающий гром. Показалось, что чёрный купол неба лопнул и осыпается вниз. Запахло чем-то горелым.
— Петька, самолёт не загорится? — прошептал на ухо Тимка.
— Не должен.
Таня сидела на корточках и задумчиво смотрела на светящиеся стрелки приборов.
Послышался шум ливня. По стеклянному колпаку кабины побежали ручьи. Молнии стали сверкать реже, и гром грохотал теперь где-то в стороне.
— Давайте спать, завтра чуть свет тронемся.
А кто первым будет караулить?
— Никто. А кого бояться? — Петька топнул ногой. — Эти из земли теперь не вылезут.
Вышли из кабины, захлопнули дверь. Со шпинделя сняли послужившую им ключом пулемётную гильзу. При вспышках далёких молний очистили от обломков левую длинную лавку и легли. По корпусу самолёта продолжали хлестать упругие струи дождя. Стекающие на землю ручейки успокаивали ребят.
— Петька, а какой марки этот самолёт?
— Не знаю, Тимка. Я видел всякие разные: «мессершмидты», «юнкерсы», «хейнкели», а такой первый раз вижу.
— Петька, а почему у фрицев такой знак — крест с загнутыми концами?
— Мне в Краснокардонске мой друг Васька Горемыкин говорил, что фашистский знак составлен из четырех букв «Г», потому что у ихних главарей фамилии начинаются с этой буквы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56