Но я все время буду рядом. А ваш рейс - до Франкфурта.
- Я знаю, - ответил Зараев. - Не подведу. Больше связи не будет?
- Нет, - сказал Гитис. - До свидания.
- Прощайте, - проговорил Зараев, когда Гитис уже вешал трубку.
Гитис поглядел на часы и сделал третий звонок.
- Да? - сказал охриплый мужской голос.
- Где наша подруга? - спросил Гитис.
- Здесь, рядом, - ответил мужчина.
- Ее подопечный готов к вылету во Франкфурт.
- Хорошо.
Гитис повесил трубку и, поразмышляв секунду, все ли он сделал и сказал, пошел дальше. Он двигался все той же легкой упругой походкой, походкой насмешливого дуэлянта, всегда готового ужалить противника словом, прежде, чем шпагой, чтобы лишить того хладнокровия и молниеносным выпадом нанести точный и коварный удар прямо в сердце...
А в небольшой квартирке на окраине Москвы положил трубку мужчина, с которым говорил Янчаускас. Телефонный аппарат находился на убого обставленной кухне площадью чуть более пяти метров. Пластиковое покрытие кухонного стола было истерто и исцарапано, подвесные шкафчики - ободраны и в их углах обнажалась рыхлая основа ДСП, кафель над мойкой наполовину осыпался, старая газовая плита - вся в копоти. Немногим лучше, надо сказать, обстояло дело и в двух комнатенках, с их выцветшими и облезлыми обоями и самой необходимой мебелью производства семидесятых годов, когда мебель дешевых массовых выпусков уже перестали делать из дерева, но ещё не научились находить красоту в искусственных материалах.
Мужчина посмотрел на женщину, во время короткого разговора не отрывавшую от него задумчивых глаз - женщину, которая нашла его около пяти утра, через ряд подставных телефонных номеров и квартир, и с которой они вели с тех пор нескончаемую беседу. Он рассказал ей то, что не говорил никому, а она слушала и запоминала.
- Ну? - спросила она.
- Курослепов вот-вот клюнет. Ты должна драться из последних сил. Никакого "понарошку", понимаешь?
- Вполне. Ты повторил мне это уже раз десять. Не беспокойся, они дорого заплатят... прежде чем доберутся до цели.
- Лучше бы они добрались до неё уже во Франкфурте.
- Да, конечно, - кивнула она.
- Прости, - он провел рукой по лбу. - Прости, я устал. Может, поэтому и говорю лишнее - без конца талдычу одно и то же.
- Все нормально, - откликнулась она. - Лучше проговорить все мелочи, чем потом обжечься на пустяке.
- Да, на пустяке... Но ты не обожжешься, - он вздохнул, собираясь с силами. - Пора мне делать последний шаг.
В ответ на это она ничего не сказала, и он снял трубку с телефона.
- Алло! - проговорил он, набрав номер. - Курослепов? Твои псы обложили меня со всех сторон, но я все равно до тебя доберусь! Кто говорит? Тот человек, который прислал тебе пленочку. Знаешь, почему? Потому что одна из девочек на этой пленке - моя сестра. Ты умрешь, скотина, но перед смертью тебя ждет ещё несколько сюрпризов. Один из них - в доме напротив твоего, в мезонине. Ах, ты уже нашел? Молодец, умный! Но это тебе не особенно поможет. Я лично сидел за этим оптическим прицелом, если хочешь знать. Улавливаешь? Так вот, поскольку этот Терентьев жарко дышит мне в спину, я сообщаю тебе, что выхожу на финишную прямую. Он несется за мной - а я понесусь за тобой, и я всех опережу! Так что до встречи. Пока.
Беркутов положил трубку.
- Теперь тебе путь открыт, - сказал он. - Повернувшись ко мне лицом, он оголит тебе спину.
Она продолжала молчать.
- Ну! О чем ты думаешь? - поинтересовался он.
Она встала с шаткого табурета и, шагнув ему навстречу, взяла его руки в свои.
- Иди сюда, - спокойно проговорила она.
Он отшатнулся от неё как ошпаренный.
- Нет! Ты соображаешь, что делаешь?
- Вполне, - ответила она, с легким кивком. Она опять подошла вплотную, а ему некуда было пятиться - он оказался зажат в углу, между холодильником и стеной. Ручка холодильника впилась ему под лопатку, но он этого не замечал. А она ловко и деловито стала расстегивать его рубашку, начав с пуговицы под самым воротником.
- Ты пойми... - он задыхался, но не от возбуждения, а от болезненного спазма, перехватившего ему горло. - После того, что произошло... После того, как я столкнулся со всей этой мерзостью... Я не могу... Я два раза пытался остаться с женщиной... И оба раза передо мной вставала моя сестра, садящаяся верхом на Курослепова... И мне начинало казаться, что я превращаюсь в такое же животное, как и он... Мне хотелось раздавить себя, уничтожить... Только я начинал испытывать возбуждение, как мой член... Он начинал казаться мне пиявкой, наливающейся чужой кровью... И все... И всякое возбуждение проходило... Я сбегал, потому что... Потому что я начал понимать, почему церковь говорит про всякий секс как про стыд и грязь... Я больше не хотел вымарываться в этой грязи...
- Я тоже, - сказала она. - Расстегнув предпоследнюю пуговицу и почти обнажив его торс, она легонько провела пальцем по его животу, от пупка вверх. Все его мускулы были напряжены, брюшной пресс казался каменным. - Я тоже... почти не могу. Ты думаешь, кто я? - её голос зазвучал приглушенно и вкрадчиво. - Обыкновенная провинциальная девчонка, воспитанная в "порядочной" семье, в те времена, когда "секса в Советском Союзе не было". У меня в подкорке засело отношение к нему как к чему-то стыдному и недопустимому. Поэтому я и использовала его в своей профессии. Может быть, мне надо было ощутить, что я нарушаю некое абсолютное табу, по сравнению с которым табу на убийство - сущий пустяк. Вспомни: насколько нам вдалбливали про недопустимость "распущенности", настолько же рьяно нам внушали, что убийство убийству - рознь. Что есть высший суд "пролетарской совести", так?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111