Совершенно очевидно — дело было в магии.
Ещё в раннем детстве Уилл владел не только белой, но и чёрной магией.
— Вот погоди у меня, Филька, — говорил он, если подозревал, что я оттяпала себе самый большой кусок пирога или не в свою очередь покаталась на наших общих качелях.
Ожидание — вот что было страшнее всего. Уилл всегда умел точно рассчитать момент. Обычно он выжидал, пока нас не уложат спать, а после пробирался в мою комнату.
— Большой Урчальник очень рассердился на тебя, — шептал мне брат в самое ухо. — Сейчас он откусит тебе нос! — И Уилл больно щипал меня за нос. — Он разорвёт тебя на кусочки своими острыми когтями! — Уилл царапал мне руки. — Он раздавит тебя своей толстой попой!
И Уилл плюхал Большого Урчальника мне на голову, изо всех сил придавливал игрушечного медведя к моему лицу.
Я вырывалась и пронзительно кричала. Прибегала мама.
— Бедненькой Фиалке опять приснился страшный сон. Я принёс Большого Урчальника, чтобы ей было уютнее, — как ни в чем не бывало заявлял Уилл.
Можно было бы показать маме распухший нос и расцарапанные руки, но я не осмеливалась. Мама так ничего и не узнала.
Папа часто поглядывал искоса на Уилла, но подозрительность — это у него профессиональное. Он уже тогда недолюбливал Уилла. Мы все совершенно точно это знали, только вслух никогда не произносили.
У нас в семье о многом не говорили вслух.
А теперь Уилл с нами почти не разговаривает. Приходит домой из школы, делает громадный бутерброд и уходит наверх, к себе в комнату. И сидит там весь вечер. Сначала мама приносила ему ужин на подносе, но папа заявил как-то, разве она служанка собственному сыну? Сам-то он обращается с ней как со служанкой, но это же совсем другое дело. Так что Уилл дожидается, пока они усядутся смотреть десятичасовые новости, тихонько прокрадывается на кухню и разогревает себе здоровенную пиццу или целый пакет замороженных картофельных чипсов.
Я пробовала приходить в это время на кухню, но он и со мной не разговаривает. Спросишь о чем-нибудь — буркнет «да» или «нет», но сам разговор ни за что не начнёт.
Я так больше не могу! Однажды я попробовала взять его за руку. Он не шарахнулся от меня. Просто как-то странно посмотрел на наши соединённые руки, будто на посторонний предмет. У меня рука так и упала, словно дохлая рыба, и я поскорее отодвинулась от него.
— Уилл! — надрывалась мама. — Уилл, пожалуйста, спустись!
Она чуть ли не умоляла его.
Я думала, он так и будет сидеть в своей комнате, но тут на лестнице прозвучали его шаги. Медленно, не спеша, он все-таки спустился, пересёк холл, вошёл в гостиную.
— Ах, вот и ты, — бодро сказала мама. — Присмотришь за сестрой, хорошо?
Уилл молча уставился на неё. Он успел снять школьную форму и теперь был в просторной серой рубашке, мягкой чёрной безрукавке, джинсах и босиком. На шее — нитка мелких серебряных бус. Чёрные волосы торчат дыбом, будто он нарочно их растрепал. Лицо бледнее обычного — белая кожа кажется даже чуть-чуть зеленоватой.
Большинство девчонок в школе влюблены в Уилла. И даже некоторые мальчишки.
— Вот как, мы теперь и бусы носим? — съязвил папа.
Уилл и ухом не повёл. Смотрел только на маму.
— Сейчас у мальчиков такая мода, — быстро проговорила мама. — Уилл, ты сегодня остаёшься за главного.
— О'кей, — кивнул Уилл.
Вздох облегчения всколыхнул мамин бюст, подпёртый парадным лифчиком. Она улыбнулась Уиллу:
— Присмотришь за Фиалкой?
— Не волнуйся, все будет хорошо.
— Умница, мальчик мой, — сказала мама.
Раньше она постоянно говорила это Уиллу. Но уже давно мы такого не слышали. Уилл дождался, пока родители окажутся у входной двери, и буркнул:
— Я не твой мальчик.
Он произнёс это тихо, но мама услышала, я знаю. Наступила долгая пауза. Потом она ещё раз повторила: «До свидания!» Её голос звучал грустно и потерянно. Мне стало её жалко.
— До свидания, мам! — крикнула я ей вслед.
— До свидания, Фиалка. До свидания, Уилл. До свидания, мои дорогие.
— Черт побери, что за трогательное прощание, — сказал папа. — Пока, дети. Ложитесь спать пораньше. Незачем сидеть до полуночи. Мы вернёмся очень поздно. Танцы закончатся в час, но, наверное, разговоры затянутся ещё на какое-то время.
— Ага, и ещё ты с дружками раздавишь бутылочку-другую виски, — чуть слышно произнёс Уилл.
Они уже вышли за порог. Мама снова крикнула: «До свидания!» — словно печальная птица, которая знает одну-единственную песню.
Дверь захлопнулась. Мы остались одни. Я посмотрела на Уилла. Он — на меня своими блестящими темно-зелёными глазами. Я думала, он сразу направится к себе, но он стоял на месте и не сводил с меня глаз. Я попробовала его пересмотреть, но первой отвела взгляд. Принялась, как дурочка, рассматривать нашу скучную гостиную в бежевых тонах, потом снова взглянула на Уилла.
— Что такое? — Сердце у меня гулко застучало.
— Я просто стараюсь подчинить тебя своей воле, — сказал он.
Я хихикнула:
— Да ну тебя!
— Ничего не «да ну», крошка Фиалка. Я нынче за главного, ты забыла?
Уилл подошёл к дивану, обитому коричневым вельветом. С той стороны, где обычно сидит мама, чистенько, рядом с подушкой аккуратной стопочкой сложены несколько журналов, программа радиопередач и книжка Мейв Винчи. С папиной же — обивка протёрлась до блеска, на сиденье вмятина от его увесистого зада. Уилл скривил губы:
— Я рад, что он не мой отец.
— Уилл, мне очень жаль. Бабушка такого наговорила… Она ненормальная. И дура. Зачем только родители скрывали от тебя? Они тоже ненормальные.
— Что ты понимаешь! Это же здорово. Самый лучший подарок: я не принадлежу к этой поганой семье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41