Минут через десять небольшой дворик Зазулей был полон народа.Солнце еще не успело взойти, когда неизвестная женщина умерла. В ту самую минуту, когда она испустила последний вздох, проснулся ее ребенок. Он заметался и заплакал. Прибежавшие бабы, у которых были свои дети, услыхав голос плачущего ребенка, сейчас же определили, что ему всего три месяца от роду.Аксинья, отвечая на вопросы, рассказывала, как она встала, как вышла открывать ставни и как услыхала стоны.– Она, стало быть, живая была? – перебивали ее слушатели.– Конечно, живая, ежели стонала! Мертвые не стонут, – пояснила Зазулиха и продолжала свой рассказ.А ребенок не переставал кричать, надрывая грудь.– Его накормить надо, – догадалась одна из женщин и взяла его на руки.Женщину эту звали Агафья-портниха. Муж ее был портной, человек слабый и пьющий. У Агафьи было пятеро ребят, из них один грудной.Ребенок, как только очутился на руках у Агафьи, сейчас же замолк и припал к ее груди, точно замер.– Ишь, как сосет! – удивлялся Тарас, у которого своих детей не было.– Дитя есть хочет, известное дело… У покойницы, может, и молока-то не было, – хором заговорили женщины, перебивая друг друга.– Эй, вы, тише, начальство едет! – крикнул кто-то.Бабы умолкли.Вдали показался голодаевский городовой, Прохор Гриб, как его прозвали обыватели Береговой улицы. Это был старый отставной солдат, с мягким, точно вымоченным и выжатым лицом. На его сухом отвислом подбородке серебрилась белая щетина давно не бритой бороды. Прохор нюхал табак, и от этого его седые жидкие усы возле носа были покрыты темно-коричневыми пятнами. Сколько ему было лет, он сам не знал. Иногда он говорил, что ему восемьдесят, а иногда утверждал, что ему давно уже стукнуло сто. Городовым он был поставлен с незапамятных времен. Голодаевцы привыкли к Грибу, видя его перед собой всю жизнь, и смотрели на него так, как люди обыкновенно смотрят на речку, что вечно течет по одному и тому же направлению, или на дерево, пережившее несколько человеческих поколений.– Что здесь такое? – жуя губами, спросил Гриб, подойдя ближе.– Нищая померла, – ответил Тарас и снова раскурил трубку.– Человек помер, а тебе курить надо! – упрекнул старик Зазулю и укоризненно покачал головой.Потом он достал табакерку, воткнул в ноздри две щепотки табаку и громко чихнул.– Будь здоров, дедушка!..– Проживи еще двести лет!..– Расти большой!.. – приветствовали Гриба мальчишки, прибежавшие, как и взрослые, на крик Аксиньи.– Пошли вон отсюда!.. Я вам!.. – закричал на детей старик и пригрозил им своей шашкой, имевшей такой же древний вид, как и он сам.– Ой, дедушка, не пужай: со мной родимчик будет! – воскликнул один из мальчишек.Другие покатились со смеху.– Эй, вы, чего ржете?.. Проваливайте, пока целы! – крикнул на них Тарас и топнул ногой.Ребята мгновенно притихли.Прохор Гриб подошел к трупу женщины и обнажил свою желтую безволосую голову. Издали голова его была похожа на большой бильярдный шар.В толпе по поводу случившегося стали высказывать всевозможные догадки и предположения. Одни говорили, что покойница – крестьянка и что она умерла с голоду; другие полагали, что она отстала от партии рабочих, что вчера проходила через город; а Арина Брехуха, жена Сидора-печника, толстая плосколицая женщина, известная сплетница, настойчиво утверждала, что покойницу задушили грабители.– Полно врать, Ариша! – пробовал остановить ее муж, присутствовавший тут же. – От твоей лжи вон, гляди, даже галка на заборе и та покраснела…– Не галка, а нос твой от водки покраснел, пьяница несчастный! – закричала на мужа жена.– Да ну вас!.. Что вы, на базаре, что ли – орете-то? – остановил супругов Тарас, а затем, обращаясь к Прохору, проговорил: – Послушай, дедушка, убери ты, пожалуйста, покойницу… Мне некогда: у меня работа спешная.– Ишь ты, чего захотел! – зашамкал голодаевский городовой. – Я, брат, не главное начальство… Тут, хлопче (Прохор всех, и молодых и старых, называл хлопцами), надо, чтобы все по закону вышло… Перво-наперво надо квартального, Андрея Андреича, попросить, а он попросит пристава, а пристав попросит доктора, а доктор – следователя, а следователь – прокурора, а прокурор…– А прокурор, – сердито перебил старика Тарас, – попросит тебя, старого гриба, а ты нос табаком набьешь и чихнешь – покойница, гляди, и воскреснет…Тарас безнадежно махнул рукой и сам отправился за квартальным. А Прохор Гриб снова зашамкал беззубым ртом, объясняя кому-то закон; но его никто не слушал.Ребенок только что умершей женщины перешел к Аксинье. Агафья, накормив его, отдала малютку Зазулихе, а сама отправилась домой, к своим детям.– Вот у тебя нет ребят, возьми этого младенца к себе, – сказала Агафья, когда передавала Аксинье ребенка, – доброе дело сделаешь…– Что вы, что вы! Где нам чужих кормить? Нам бы самим как-нибудь прожить… – возразила Аксинья, испугавшись слов Агафьи.В это время ребенок благодаря неумелости молодой женщины высвободился из тряпок, в которые он был завернут, и заиграл крошечными ножками. Аксинья, боясь, чтобы он не выпал из рук, крепко прижала его к груди. Ребенок улыбнулся ей, обнажив беззубые десны. Это был красивый трехмесячный мальчик. Тельце у него было круглое, розоватое. Крошечные ножки и ручонки находились в беспрерывном движении, большие карие глаза глядели открыто и весело.– Какой славный мальчуган! – воскликнула одна из женщин. – И не похоже, чтобы мать его больна была… Вишь, какой он плотный да круглый!– А волосенки-то как быстро у него выросли! – удивилась другая.– Он рыжий будет, уж теперь и то головка у него будто из красной меди…– Не прожить ему долго на свете…– Уж какая жизнь круглой сироты!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15