Баранов начал первым:
- Уходишь ты от нас, Василий...
Василий сразу же насторожился:
- То есть как? От кого это "от нас"?
- Ты знаешь, кто мы.
- Куда же я ухожу? Ты что, понимаешь... Куда?
- Не знаю. В малину ли, в смородину ли... К карпам или к козам... В царство старой ведьмы, в капиталистическом направлении.
- Ты говори, понимаешь, Аркадий, да думай.
Когда Василий волновался, на его лбу всегда проступал пот. Его лоб и теперь покрылся мелкими росяными капельками.
- Малина, что ли, капиталистическое направление? Или свиньи? - Кур ему не хотелось называть. Он даже не мог вспоминать о них. - Нужно взвешивать, понимаешь, слова до того, как они скажутся.
А Баранов и не думал оправдываться.
- Видишь ли, Василий, ни в чем не повинные смородина, малина или карпы растут по-разному. В одном случае они радуют глаз, заполняют досуг. В другом случае они наращивают социалистическое благополучие. Но иногда и кусты, и карпы, и поросята, и козлята растут во имя наживы, стяжательства... хаповства. Все дело в отношении к поросятам, карпам, смородине и ко всему окружающему, к окружающим тебя людям. Из этого отношения и складывается социалистическое, коммунистическое или ка-пи-та-лис-ти-че-ское сознание человека.
Василий возразил круто и решительно:
- Аркадий, я ведь в политическом отношении не окончательный, понимаешь, пень. Я отличаю все-таки свинарник в три свиньи от завода, принадлежащего миллионеру. Одно - сто корней смородины, другое - сто миллионов в банке. Разница!
- Никакой! Природа одна и та же. Послушай, уж если начали. Договорим уж до точки. Мы же не чужие люди с тобой...
- Я готов. Говори.
Баранов сел на осиновую чурку, валявшуюся подле прудика, затем продолжил:
- Вася!.. Ты только не сердись. Я ведь любя говорю. Хорошо подумавши говорю. Мне иногда твой участок, твое хозяйство кажутся микро... в смысле микроскопической, маленькой, мельчайшей... капиталистической странёшкой... Со всеми ее признаками, даже с колониальным захватцем в лице вот этого пригороженного незаконно прудика.
- Это уже интересно! - заметил Василий, усмехаясь.
- Интереснее будет дальше, Вася. Капитализм не бывает без эксплуатации человека человеком... Разве ты или, лучше скажем, твоя теща не эксплуатирует хоть в какой-то степени труд Прохора Кузьмича и его жены Марфы Егоровны? Или, ты думаешь, работа двух стариков на этих плантациях всего лишь некоторое вознаграждение за то, что они живут в твоей садовой будке? Василий, ты подумай до того, как начать спорить со мной. Я скажу больше... На этом участке порабощается и Лидочка.
- Дочь? Отцом? Ну, знаешь, не будь бы ты мне...
- Погоди, Василий. Сердиться будешь потом. Мы сегодня или разойдемся, или поймем друг друга. У Лиды десятичасовой рабочий день. Она работает даже в воскресные дни. Козы - на ней. Свиньи - на ней. Да еще всякие окучки, прополки... Посмотри мне в глаза, Василий!
Василий посмотрел в глаза Баранову и признался неопределенно:
- Да, это не кругло.
- А с Иваном кругло? Он-то вовсе ничем не пользуется в этом доме, если не считать, что ты ему иногда разрешаешь прокатиться на твоей машине. А сколько ему приходится ишачить после работы на заводе!
Разговор прервался.
- Он же делает это от души. Никто его не заставляет. Он же любит меня...
- Тем хуже. Серафима Григорьевна эксплуатирует и это святое чувство твоих детей.
Ожеганова, услышав свое имя, появилась на крыльце. Разговор прервался. Она пригласила их к завтраку.
XL
Воскресный завтрак, как никогда, был обилен, вкусен и - демократичен. Пригласили Копейкиных. Серафима Григорьевна чувствовала, что Баранов не уедет из этого дома просто так. И она всячески старалась хотя бы немного расположить его к себе. Даже раздобыла огромных ключевых раков и сварила их в молоке с пивом.
Размолвка Баранова и Василия требовала того или иного разрешения. Друзья пошли в березняк, чтобы им никто не мог помешать закончить разговор.
Баранов потерял словесную нить разговора, но не была потеряна его суть. Он стал говорить до того, как они вышли на полянку.
- Ну пусть твоя теща, ставшая рабой наживы, судорожно цепляется за каждую травинку, перегоняя каждый черенок смородины, каждый отпрыск крыжовника в деньги. Пусть цветы для нее цветут только деньгами и пахнут алчностью. Пусть. Горбатого исправляет только могила. Но ведь горбиться начал и ты...
- Я?! - воскликнул Василий.
- Да. Чем вызвана твоя охота на хоря? Охотничьей страстью или желанием весело провести ночь? Нет, она была вызвана чувством собственности. Желанием оградить свой курятник, свою курицу... Велика ли цена этой курице? Во что обошлась она твоему народу, твоей стране? Ты лучше знаешь, сколько стоят недоданные вчера твоему цеху триста пятьдесят тонн стали.
Василий молчал.
- И правильно делаешь, что молчишь. Тебе нечего возразить. Ты уже запутался в этих цепких мелкособственнических сетях. Ты уже тянешь назад свой цех, хотя этого тебе никто еще не сказал в глаза.
Баранов говорил громко, как однажды на фронте клеймил труса, притворившегося контуженным. Глаза Баранова жгли. Слова били. Больно. Безжалостно.
- Ваш главный инженер посоветовал тебе остаться один на один с самим собой. Остаться и подумать о случившемся. Но ты же ищешь виноватых в курятнике, а не в себе. Ведь не кто-то соорудил этот курятник, а ты. Ты погубил плавку не по чьей-то вине, а по своей. И тебя нужно было за это судить. Исключить из партии, если бы ты в ней состоял...
- Я всегда был с партией, - огрызнулся Василий, - и меня ничто не разъединяло с ней!
- А старая ведьма? - спросил Баранов. - Или тебе кажется, что эта твоя ферма украшает тебя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60