И если этот Джон по-русски ни тыр ни пыр, она при мне как толмач.
Главному механику колхоза, молодому "заочному инженеру", любимцу председателя Андрею Логинову, было велено подвести телефонную линию-времянку. Если захочет мистер Тейнер разговаривать с Нью-Йорком пожалуйста.
Холодильник Бахрушин отдал свой. Все равно его благоверная Елена Сергеевна считала, что натуральный холод погреба лучше химического. Установили и телевизор. Трофиму и Тейнеру не помешает для полноты картины заглянуть в светлое телевизионное окошечко, через которое можно увидеть многое в Советской стране.
Бахрушин не нашел предосудительным выделить для гостей карего жеребца под многообещающей кличкой Вихрь. Пусть ездят. Трофим смолоду был понимающим лошадником. Таких, как Вихрь, и поблизости от дягилевского двора не бывало. Пусть посмотрит, какие кони теперь в Бахрушах. Ну а если гостям будет удобнее машина - тоже пожалуйста. К их услугам не объезженный еще горьковский вездеход с ведущим передком. Хочешь - сам управляй, хочешь тебя будут возить.
Коли уж газета рекомендует встретить их с "должным русским гостеприимством", значит, так и нужно встречать. Проверив, нет ли пересолу в этом "русском гостеприимстве", Петр Терентьевич не нашел ничего умаляющего его председательское достоинство. А если что-то окажется не так, ему не привыкать перестраиваться на ходу.
Теперь оставалось обдумать порядок приема гостей. Может быть, первый раз в жизни Петр Терентьевич вмешивался в кухонные дела. Это удивило Елену Сергеевну.
- Неужели ты думаешь, я не сумею накормить двух бутербродников, когда чуть ли не все правительство перебывало в нашем доме?
А Бахрушин свое:
- Правительство - это одна статья. Оно наше. И всякое блюдо поймет, как его надо понять. А эти будут искать во всем показной умысел. Поэтому ни севрюги, ни осетра.
- А зачем же нам прибедняться? - возразила Елена Сергеевна.
А Бахрушин опять:
- А кто говорит - прибедняться? Я говорю, что в нашем доме нет никакого праздника. Мы учтиво и любезно примем гостей. У нас нет оснований принять их плохо. Но у нас также нет никаких поводов раскрывать свои объятия. Про мистера Тейнера мы пока знаем только то, что он журналист. А про Трофима нам известно, что он изменник. Правда, изменник, собирающийся раскаяться. Собирающийся пока... А вот как он и в чем раскается, от этого и будет зависеть все дальнейшее...
Петр Терентьевич прошелся по горнице, посмотрел на портрет отца, недавно увеличенный со старинной карточки, и снова заговорил:
- Если бы не отец, Трофим бы прикончил меня тогда... Во всяком случае, мог бы... И если этого не случилось, он не становится краше и светлее. Я не собираюсь сводить с ним счеты. Партия научила стоять выше личных обид... Но все же он искал тогда меня не просто как личность, а как красного, как большевика...
Елена Сергеевна подошла к мужу и, погладив его волосы, сказала:
- Петруша, не надо так распалять себя. Ведь он все-таки не убийца...
- Но он мог бы стать убийцей. И если не стал по счастливому случаю, это не очищает его. Ты добрая душа, Елена, - сказал Бахрушин, ласково глядя в глаза жены. - И у меня есть что-то такое, ну как бы тебе сказать, смягчающее, что ли, его провинности за давностью лет. Но этого смягчающего так мало, что даже не знаю, как я подам ему руку... Однако ничего не поделаешь. Придется подавать. Но в нашем доме мы будем их встречать, как подсказывает сердце и как велит нам совесть. И никаких дипломатических поправок ни на что.
Сказав так, Бахрушин занялся столом.
- Из питья - квас, водка, настойка шиповниковая. И никаких "Араратов", "Двинов", "Грузвинов" и всего прочего, что подают дорогим и званым гостям. Теперь "силос и фураж". Огурцы свежие всех сортов. Некрошеные. Помидоры с луком, перцем и уксусом. Ни одного розового. Чтобы Галька сама все двадцать семь теплиц обошла и выбрала самые красные. Цветную капусту. Отварить и подать запросто. Без никаких. С боку стола. Лук-перо. Грибы малосольные. Возьмешь у Тудоевых. Молодую картошку. И все.
- А для еды что? - спросила Бахрушина.
- Если приедут с утра - подать шаньги налёвные или картофельные и пирог окуневый. С луком, из серой пшеничной муки. Запомнила?
- Запомнила, Петр Терентьевич.
- Тогда дальше. А если явятся к обеду, начнешь с "фуража" и кончишь пельменями. А если прибудут вечером, выберешь из всего этого по своему усмотрению.
- А к чаю?
- К чаю сервиза гедээровского не выставлять. Нет в нашем доме никакого выдающегося события. И не может его быть. Хлебосольным-то дураком легче прослыть, чем на уровне...
- Ну вот, - снова с веселым притворством заговорила Елена Сергеевна, теперь я вижу, что в доме хозяин появился. Во все вникает. Может быть, ты и мне, товарищ председатель, посоветуешь, что надеть, как к гостям выйти?
- Именно. Чуть не забыл. Платье наденешь это, которое на тебе. Не в оперу едешь, дома сидишь. Никаких кружевов и московских нарядов. И если уж без них потом тебе покажется неучтиво, слегка переоденешься, как бы из некоторого уважения. Выйдешь к ним, как Галина Сергеевна Уланова в Америке. Наше вам почтение... Если вы по-хорошему, мы в два раза лучше. Не выспрашивать, не допытываться. Себя не выставлять и над собой не давать возвышаться. С едой не набиваться. Поставлено - значит, ешь. Если совсем не ест, скажешь: "Хелп ёселф, мистер Тейнер..." Библиотекарша завтра тебе преподаст эти слова. Штук десять будешь знать, и хватит. Как бы для гостеприимства. А если забудешь - шут с ними. Скажешь по-русски: "На то и на стол поставлено, чтобы ели и пили". Трошка ему переведет. Теперь закончим на этом и не будем открывать прения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62