— Молний?
— А то как же! Срубили у вашего батюшки мачту…
Она захихикала.
— Это было давно, бабушка! Капитан не… рубил.
— Нет, рубил, — сказал он. — Срубил за двадцать минут, а расхлебываю — пятьдесят лет.
Он улыбнулся мне и взял с блюда еще один кусок.
— Хорошо быть старым, — продолжал он. — Молодость — хуже смерти.
— Про что это он, Лис? Я не понимаю.
Капитан положил пирог, дотянулся до искривленной руки и погладил ее большим пальцем.
— Я говорю Луизе то, что только мы с вами знаем. Хорошо быть старыми.
Сперва она удивилась, потом — умилилась, что он противопоставил мне их обоих. Потом — задумалась, что-то припомнила и убрала руку.
— Мы ж умрем.
— Да, — согласился он. — Но мы к тому готовы, а они — нет.
Она не хотела от нас уходить, чтобы поспать после обеда, и уснула в качалке, приоткрыв рот, неловко уронив голову на правое плечо.
Когда, помыв посуду, я вернулась из кухни, она спала, он на нее смотрел.
— Спасибо, — сказал он, взглянув на меня. — Мне было бы без вас одиноко.
Я села на кушетку рядом с его креслом. Притворяться нужды не было.
— Я надеялась, когда Крик вернется домой…
— Нет, Сара Луиза, — сказал Капитан. — Тебя здесь за женщину не считают. За мужчину — пожалуй. Но не за женщину.
— Даже не знаю, любила я его или нет, — призналась я. — Чего-то я хотела, во всяком случае, — я посмотрела вниз на свои руки. — А здесь мне места нет, это я знаю. Что поделаешь!
— Чушь!
— А?
— Чушь. Чепуха. Ты можешь делать все, что хочешь. Я сразу заметил в подзорную трубу.
— Но…
— Чего ты хочешь?
Я растерялась. Чего же я хочу?
— Не знаешь, да?
Он почти дразнил меня. Я совсем смутилась под его взглядом.
— Твоя сестра знала и получила, когда представился случай.
Я открыла рот, но он меня остановил.
— Сара Луиза! Только не говори, что у тебя случая не было. Его не дают, его создают. Но сперва надо знать, дорогая, что тебе нужно.
Говорил он все ласковей.
— Раньше я хотела поехать в школу с пансионом.
— Теперь поздно.
— Я… это глупо, но я хочу увидеть горы.
— Ну, это дело легкое. Миль двести к западу, и все.
Он подождал, скажу ли я еще что-нибудь.
— Я… — желание это обретало форму вместе с фразой. — Я хочу лечить людей.
— Вот как? — он наклонился вперед, глядя на меня с нежностью. — Что же тебе мешает?
Всякий ответ показался бы отговоркой, тем более — тот, что я дала:
— Нельзя их оставить. Вот их.
Я знала, что он мне не поверит.

Глава 18
Через два дня после того как родители вернулись, я чуть не поссорилась с мамой. Дети, которые так росли, с мамой или папой не ссорятся. Есть даже особая заповедь — единственная, где тебе что-то обещают. Так и слышу голос проповедника, который нам говорит: «Почитай отца твоего и мать твою… и будешь долголетен на земле».
Когда мама вышла из вагона, она была какая-то другая. Сперва я подумала, что это из-за шляпы. Каролина купила ей к свадьбе новую шляпу, и она поехала в ней домой. Шляпа была голубая, фетровая, с полями, легко отлетавшими от лица. Цвет очень подходил к глазам, а наклон полей делал лицо пленительным, не просто тонким. Мама просто светилась. Я видела, какой красивой она себя чувствует. Папа стоял за ее плечом, гордый и слегка неуклюжий в своем воскресном костюме. Рукава не закрывали загорелых запястий, и большие обветренные руки торчали, словно клешни у хорошего краба.
Мне родители обрадовались, но я поняла, что им было лучше вдвоем. Схватив один из чемоданов, я потащилась за ними по узенькой улочке. То он, то она оборачивались ко мне, улыбались и спрашивали: «Все в порядке?», но шли они совсем рядом, касаясь друг друга едва ли не на каждом шагу и друг другу улыбаясь. Я так тряслась, что у меня стучали зубы.
Бабушка сидела в дверях, ждала нас. Они нежно погладили ее по плечу. Видимо, она сразу заметила, что происходит между ними, и, не говоря ни слова, не здороваясь, села в качалку, взяла Библию, нетерпеливо зашуршала страницами.
— Сын мой, отдай сердце твое мне, и глаза твои да наблюдают пути мои. Потому что блудница — глубокая пропасть, и чужая жена — тесный колодезь.
При слове «блудница» мама дернулась, но взяла себя в руки и стала вынимать из шляпы булавки у стойки для зонтиков. Глядя на себя в зеркало, она сняла шляпу, заколола булавки в поля, потом пригладила волосы.
— Ну, вот, — сказала она и, взглянув напоследок в зеркало, повернулась к нам. Я места себе не находила. Почему она смолчала, — нет, почему? Бабушка не имеет права…
— Пойдем, переоденемся, — сказал папа и понес наверх чемоданы. Мама кивнула и пошла за ним.
Бабушка стояла на месте, обиженно пыхтя — как же это, она сказала такое, а никто вроде бы не слышал. Видимо, она решила, что уж я-то выслушаю, и стала быстро читать про себя, шурша страницами в поисках отрывка повреднее.
— Бабушка, — сказала я, истекая патокой, — дай я тебе помогу.
К этой минуте я готовилась много месяцев.
— Вот, читай. Притчи 25, 24.
Я ткнула пальцем в заготовленный стих и благочестиво произнесла:
— «Легче жить в углу на кровле, нежели со сварливою женою в пространном доме».
И улыбнулась как можно сладостней.
Она выхватила у меня Библию, громко захлопнула и, держа обеими руками, ударила меня по голове, да так сильно, что я с трудом сдержала крик. Однако я обрадовалась. Она стояла и ухмылялась, что ей удалось меня напугать и причинить мне боль, а я была довольна. Ведь я заслужила наказание. Не совсем ясно, почему, но — заслужила.
Бабушка на этом не успокоилась. Теперь она хвостом ходила за мамой, когда та убирала — в трех шагах или за три ступеньки, — и читала по Библии. Папа тем временем не спешил вывести «Порцию» в залив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41