Раньше у нас было двадцать человек, теперь — пятнадцать: двое весной кончили, трое ушли на фронт. Шесть человек, в том числе — мы с Криком и Каролиной, только поступили, пятеро учились во втором классе, трое — в третьем, а одна девочка, Мирна Долмен — в старшем, четвертом. Она носила очки с толстыми стеклами и все годы напролет мечтала стать учительницей начальной школы. Наша учительница, мисс Хэзел Маркс, ставила ее нам в пример. По-видимому, образцовым был для Хэзел тот, кто чисто пишет и никогда не улыбается.
Не улыбалась той осенью и я, но писала все так же плохо. Без мистера Райса в школе было скучно. В восьмом классе начальной он с нами не занимался, но нам разрешали каждый день ходить в среднюю, на музыку, потому что хор не мог обойтись без Каролины. Конечно, я была ей обязана, но все равно эти уроки любила. А теперь ждать нечего, все позади.
С другой стороны, как-то спокойней, когда все дни скучные. Помню, я слышала, что некоторые совершают преступления, чтобы попасть в тюрьму. Их я понимала. Иногда и тюрьма покажется раем.
Первый класс средней школы (а так — девятый) располагался в самом плохом ряду, спереди и справа, далеко от окна. Я часами смотрела на недовольную физиономию Вашингтона, изображенную Гилбертом Стюартом. Наблюдения привели меня к выводу, что наш первый президент, кроме завиточков, большого горбатого носа и красных щек, обладал поджатыми, как у старой девы, губами и двойным подбородком. Это бы ничего, если бы не синий пронзительный взгляд, который мог прочитать все, что творится в моем мозгу.
— Стыдно, Сара Луиза, — говорил он всякий раз, когда я на него посмотрю.
Той осенью я изучала руки. Я решила, что именно они — самое выразительное в теле, хуже глаз. Вот, например, если увидеть одни каролинины руки, сразу можно догадаться, что она талантливая. Пальцы у нее такие же длинные и тонкие, как у этой барышни с «ПОНДОМ». Ногти — совершенно овальные и выдаются самую чуточку. Человека с длинными ногтями нельзя принимать всерьез, а если они слишком короткие — у него не все в порядке. У моей сестрицы ногти были точно такой длины, чтобы показать, что у нее есть и талант, и сила воли, он не пропадет зря.
А вот у Крика были широкие руки, короткие пальцы, обкусанные ногти. Кожа — красная, шершавая, он ведь работал, но мускулов — маловато. Как ни печально, признала я, такие руки бывают у хороших, но заурядных людей. Да, он мой лучший друг, но надо же смотреть фактам в лицо, даже неприглядным.
Теперь — я. Ну, о своих руках я говорила. Как-то, решая уравнения, я решила изменить свою злосчастную жизнь, изменив руки. Позаимствовав немного из крабьих сокровищ, я пошла в галантерею-парфюмерию и купила флакон лосьона, маникюрные ножнички, ногтечистки, пилочки, даже лак. Хоть он был и бесцветный, мне казалось, что это уж совсем нагло.
Когда рассветало настолько, что можно было видеть без лампы, я обрабатывала руки. То был обряд, серьезный, как молитва миссионера, и управиться я старалась, пока сестрица спит. Держала я мои инструменты в самом заднем ящике нашего общего бюро.
Однако хитрости не помогли. Как-то я пришла и увидела, что Каролина мажет руки моим лосьоном.
— Откуда ты его взяла?
— Из твоего ящика, — сказала она с невинным видом. — Я думала, ты ничего против не имеешь.
— Прям, не имею! — отвечала я. — С какой это стати ты шаришь по чужим ящикам, таскаешь…
— Ну, Ли-ис! — сказала она, поливая еще лосьону. — Какая ты жадина!
— Ладно! — закричала я. — На! На! Все бери!
Я схватила бутылку и швырнула в стену, над ее головой. По стене пополз лосьон с осколками.
— Лис, — спокойно сказала сестра, посмотрев на меня и на стену, — ты в себе?
Я кинулась из дому, к югу, к болоту, но вспомнила, что его нет. Трясясь, стояла я там, где раньше начиналась тропинка, и мне казалось, что сквозь слезы различаю среди вод кусочек земли, мое былое убежище, отрезанное от острова, заброшенное, одинокое.

Глава 13
Сестра никому не сказала про лосьон, и никто не подозревал, что я рехнулась. Что я знала, то знала, только время от времени вспоминая о своем сокровище. Конечно, я сошла с ума; как ни странно, признав это, я сразу успокоилась. Ничего поделать я не могла, вреда особого от меня не было. В конце концов, бутылкой я запустила в стену, а не в человека. Беспокоить родителей не стоило. Можно жить на острове тихо-мирно, самой по себе, как тетушка Брэкстон. Никто не обращал на нее внимания. Если б не кошки, она б, наверное, жила и умерла, почти совсем забытая. Каролина уверена, что уедет, так что после бабушки, мамы и папы дом останется мне (о смерти родителей я думала с очень уж легким содроганием). Если я захочу, я смогу ловить крабов, как мужчина. Безвредным психам разрешают много такого, в чем обычным людям отказывают. Словом, не буду ни к кому лезть, и меня оставят в покое. Думая о том, что я сумасшедшая и свободная старуха, я, можно сказать, радовалась.
Поскольку обо мне ничего не знали, волновала всех тетушка Брэкстон. Ее скоро выписывали, а это означало, что Капитан опять останется бездомным.
Для папы все было просто. Мы с Капитаном дружили и могли взять его к себе. Но бабушка уперлась.
— Не пущу в дом нехристя, тем паче — в свою постель! Этого ему и надо, в постель ко мне норовит.
— Мама! — искренне пугалась наша мама. Папа нервно поглядывал на дочерей. Каролина сдерживала смех, я — злобу.
— А вы думаете, старая никому не нужна?
— Мама! — сказал ее сын, так серьезно, что она примолкла. — Здесь девочки.
И он указал головой на нас.
— О, она сама хороша! — сказала бабушка. — Она думает, он по ней сохнет, но я-то знаю. Я знаю, кто ему нужен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41