Крик повернулся было ко мне, чтоб взглянуть получше, но в ялике не повертишься, так что он не стал рисковать ни временем, ни жизнью и, оставив меня с моей дурью, перенес внимание на морскую траву. Команда мы были хорошая. Я водила ялик багром быстро и спокойно, а он, при своей близорукости, подмечал в иле и траве даже кончик клешни. Редко пропускал он добычу, и знал, что я не качну и не дерну в ответственный момент. Конечно, потому он со мной и связался, а я с ним связалась еще и потому, что работали мы автоматически, и я могла в то же самое время витать в облаках. То, что Крика не трогает эта часть моей натуры, значения не имело. У него больше не было друзей, и он не мог рассказать обо мне что-нибудь смешное и стыдное. Сам он вообще не смеялся.
Я считала, что этот недостаток надо исправить, и рассказывала ему анекдоты.
— Знаешь, почему у дикторов тоненькие ручки?
— Не-а.
— Чтобы они были похожи на антенны.
— Э?
— Ты что, не понял? Антенны. Такие тоненькие. А у этих — руки, — я отложила багор и помахала правой рукой. — Как ниточки.
— Да где ты их видела?
— Кого?
— Дикторов.
— Ну, не видела.
— А откуда ты знаешь, какие у них руки?
— Не знаю. Это такая шутка.
— Что тут смешного, если мы их не видели? Может, у них руки как раз большие. Тогда ты говоришь неправду. Это не шутка, а вранье.
— Нет, шутка. Тут неважно, правда это или нет.
— Мне — важно. Чего во вранье смешного?
— Ладно, Крик. Замнем.
Однако он не унимался, ворча, как старый проповедник, о том, как важна правда, а кстати — и о том, что дикторы тоже врут.
Казалось бы, брось и не мучайся, но я продолжала.
— Крик, а ты слышал, как юрист, дантист и психиатрист умерли и попали на небо?
— Самолет свалился?
— Нет. Это я анекдот рассказываю.
— А, вон что!
— Да. Так вот, юрист, дантист и психиатрист попали на небо. Первым идет юрист. Петр говорит ему…
— Какой еще Петр?
— Апостол. Из Евангелия.
— Он умер.
— Знаю.
— Что ж ты говоришь…
— Заткнись и слушай. Приходит юрист к Петру, хочет попасть в рай.
— Ты только что сказала, он на небе.
— Хорошо, он у ворот. Такие жемчужные ворота, ладно? В общем, хочет в рай. А Петр посмотрел в книгу и сказал: «Мне очень жаль, то-се, но вы людей обижали, обманывали» . И пошел он в ад, ко всем чертям.
— Твоя мама знает, что ты говоришь такие слова?
— Крик, их даже проповедник говорит. В общем, юрист пошел в ад. Тут идет дантист, тоже в рай хочет. Петр смотрит в книгу и видит, что тот рвал ради денег здоровые зубы.
— То есть как?!
— Да неважно.
— Неважно, что рвут здоровый зуб? Это ужас какой-то. За такие дела в тюрьму сажают.
— Ну, а его загнали в ад.
— Нет, это надо же, здоровый зуб! — не унимался Крик, трогая зубы пальцем.
— А потом пси-хи-ат-рист.
— Это кто такой?
Я исправно читала «Таймс». Кроме балтиморской «Сан», запаздывавшей на день, журнал этот был нашим окном в мир; и хотя психиатрия еще не вошла в моду, я такое слово знала, пусть и не совсем правильно.
— Психиатрист — это доктор для психов.
— А чего их лечить?
— Чтобы они вылечились. Чтобы правильно думали. Господи! — мы замолчали и выловили могучего краба, настоящего молодца, а с ним еще и самку. Он переправлял ее в морскую траву, где она слиняет в последний раз и станет взрослой крабихой, хоть и совсем беззащитной. Они справят свадьбу, и жених будет при ней, пока у нее не нарастет панцирь, который защитит и ее саму, и яйца.
— Прости, дорогой, — сказала я. — Не видать тебе свадьбы.
Краб не хотел расставаться с невестой, но Крик схватил его и бросил их в разные корзины. Крабиха почти совсем облезла, оставалось несколько часов. Таких у нас было полное ведро. Ловля удалась на славу.
— Так вот, психиатрист приходит к Петру, а Петр смотрит в книгу и видит, что он плохо обращался с женой и с детьми. Натурально, посылает в ад.
— Что? Как посылает?
Я отмахнулась, а то никогда не доскажешь.
— Психиатрист пошел, а Петр его вдруг и окликни: «Вы что, психиатрист?» — «Да», — я говорила все быстрей, просто задыхалась. — «Знаете, мы тут можем вас использовать. У нас такое дельце — Бог думает, что Он — Франклин Д. Рузвельт».
— Чего-чего?
— Ну, сам знаешь, когда кто сойдет с ума, он воображает, что он очень важный — например, Наполеон.
— Что ты порешь, Лис? Бог и есть важный.
— Это анекдот. Такая шутка.
— Шутка? Совсем не смешно.
Он уперся, как истинный рыбак.
— Нет, Крик, смешно. Понимаешь, Рузвельт решил, что он главнее Бога.
— Ты не так сказала. Ты…
— Я знаю, что я сказала. А ты ничего не смыслишь в политике.
— Тоже мне шутка! Вздор и больше ничего!
Такие выражения он заимствовал у святоши-бабушки и вообще бывал странным, как одежда, которую она ему шила.
Когда солнце поднялось высоко, а мы проголодались, Крик залез в лодку, я положила багор и пошла к банке. Там мы вдели весла в уключины и вывели наше судно из зарослей, в чистую воду, поближе к пристани.
Отис, сын капитана Билли, занимался у отца крабами, а тот с двумя другими сыновьями водил паром. Мы продали ему черепаху и крабов без панциря, а крабов в панцире поделили, равно как и деньги. Крик побежал домой обедать, я поплыла в Южный пролив, где заменила весла на багор, которым и орудовала всю остальную дорогу. Пролив этот был маленький и мутный, они прорезали остров во многих местах, и в них накапливалась всякая гадость. Но прошлым летом мы с Криком прочистили его (вытащив ржавые жестянки, ловушки для крабов, даже матрасные пружины), так что я добралась без помех до нашего двора. На острове было мало деревьев, но мама посадила по нашу сторону пролива ладанную сосну и смоковницу, а по другую сторону — одинокий кедр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41