Так оно и было. Он передал Мирре два письма и телеграмму и что-то пробормотал насчёт того, что не надо расстраиваться...
Мирра холодно взяла письма и ушла читать в каюту. Охотин, присев на люк, стал вполголоса рассказывать о том, что рыбацкий флот оказался за эту ночь во льдах. Командование поставило перед лётчиками задачу разведать ледовую обстановку и направить самоходный флот к пострадавшим рыбницам.
— Что случилось с Глебом? — спросил Мальшет. Охотин переглянулся с бортмехаником.
— Глеб жив и здоров, — сказал он, — просил меня захватить его сестру. У них отец тяжело заболел — рак горла. Вызывают её. Мирра Павловна почему-то не доверяет Глебу... Совершенно напрасно. Лётчик-то он хороший.
— Лётчик хороший, а товарищ плохой! — брякнул бортмеханик, синеглазый Костя, и покраснел.
— У нас его не любят... — неодобрительно сказал Анд-рей Георгиевич, и было непонятно, к кому относится его неодобрение — к Глебу или к тем, кто недолюбливал его.
На палубу вышла Мирра. Она выглядела ещё бледнее обычного, но глаза у неё были совершенно сухи, «Умеет ли она плакать?» — мельком подумал я.
Мирра с нескрываемой враждебностью посмотрела на нас и позвала Мальшета.
— Надо ехать... — донеслось до нас. — Врач просмотрел болезнь, а теперь... рак уже неоперабельный. Я не делюсь своим горем... здесь будут только радоваться. О, как я ненавижу! Помоги собраться.
Мальшет торопливо сложил её вещи — она всё это время сидела на койке, сжав зубы. Васса Кузьминична хотела помочь, но Мирра отказалась наотрез. Уезжая, она сухо простилась с членами экспедиции общим кивком — худая, высокомерная, с лихорадочно горящими глазами.
Охотин крепко пожал каждому руку. Лиза просила его передать привет жене. Костя сдал мне продукты и газеты и, садясь в кабину, помахал нам рукой. Скоро, взмыв вверх, самолёт затерялся в белесоватом небе — солнце так и не взошло.
Обед был готов, но Лиза не позвала нас, стала с Иваном Владимировичем делать метеорологические наблюдения. Только когда Мальшет спросил, будем ли мы сегодня обедать, она подала на стол в кубрике.
Начались очень трудные дни. Плыли вдоль кромки льда, по разводьям, среди кружащегося «сала» и битого льда. Утро теперь начиналось не с измерения глубин, а с того, что мы окалывали лёд вокруг судна, пробивали во льду дорогу к чистой воде. Вот когда пригодилась медная обшивка «Альбатроса»! Лёд был острый, как бритва. По распоряжению Мальшета женщины перешли к нам в кубрик, а в их каюте сделали лабораторию. Там хранились ящики с химическими реактивами и собранные образцы воды, бентоса и планктона, а для поддержания нужной температуры днём и ночью горела керосинка.
Вдруг пошёл мокрый снег и не переставал недели две подряд, залепляя глаза. Палуба обледенела, стала как каток. С вантов свисали сосульки. Потом давление стало подниматься и как будто установилась ясная погода. Только было очень холодно, почти у всех пораспухли пальцы рук. В небе постоянно гудели самолёты, иногда нашу трассу пересекали караваны реюшек, пробирающихся сквозь лёд домой. Ночью шарили по морю огненные щупальца — ледоколы искали мощными прожекторами в ледовых полях затерявшиеся рыбницы. Торопились Под Гурьевом лёд уже совсем окреп, по нему ходили и машины — то была «стоячая утора», как называется у нас на Каспии неподвижный береговой лёд.
Однажды Мальшет задержал всех после завтрака в кубрике для небольшого совещания. После отъезда Мирры он отпустил себе небольшую бороду, она очень к нему шла. С русой бородой, в меховой куртке, он походил на полярного исследователя.
— Наша экспедиция подходит к концу, — сообщил он и улыбнулся мне с Лизой — мы сидели рядом на одной скамейке, — поработали мы хорошо! Можно сказать без ложной скромности, что обработка исследований поможет решить ряд спорных и важных физико-химических и биологических вопросов в жизни Каспия. И расследовали трассу будущей дамбы... Я всё же верю, что дамба здесь когда-нибудь пройдёт! — Мальшет взлохматил волосы и нерешительно посмотрел на Турышева.
— Несомненно! — подтвердил Иван Владимирович, и Мальшет сразу повеселел.
Он достал из своего рюкзака потрёпанную карту Каспия и быстро расстелил её на столе.
— Через пару дней мы уже могли бы и сворачивать экспедицию, но... — Филипп обвёл всех серьёзным взглядом, — видите, какое дело... На карте Каспия есть «белое пятно»: не обозначены промеры. Смотрите, совсем небольшой район, километров около ста, не больше... Не так уж далеко от нас. Не посылать же туда специальную экспедицию. Если мы спустимся немного... вот сюда, — он обвёл карандашом кусочек карты, — и пройдёмся там с эхолотом, нанесём на карту точную картину глубин? Что вы скажете, товарищи?
Рассмотрев карту и немного о чём-то поспорив, Турышев и Васса Кузьминична согласились с Мальшетом, что надо «прихватить и этот район». Ну, а мы и подавно были согласны — Лиза, как услышала, что «белое пятно», так и загорелась вся. Фома готов был всю зиму водить «Альбатрос», лишь бы рядом с ним была Лиза. Помучившись ещё с недельку во льдах и проведя все станции, мы сами стали понемногу уходить от ледяной кромки, приближаясь к средней незамерзающей части моря. Однажды трубка Экмана не смогла врезаться в песчаное жёсткое дно — стремительное течение относило её в сторону. Сетка Нансена принесла редкий зимний планктон. Глубина моря увеличивалась с каждой станцией. Химический анализ, проделанный Иваном Владимировичем, показал увеличение солёности и насыщенности воды кислородом.
А потом настало утро, когда мы вышли на палубу и не увидели ни единой льдинки, словно перенеслись на два месяца назад.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72