Она с поварешкой! - предупредил Юрка. Гусем меня звали за длинную шею.
- Теть Ань, у вас дым из форточки! - попытался отвлечь ее Борька.
Но она и ухом не повела. Влетев в калитку, она раскинула руки и, покачивая поварешкой, уперлась в меня каким-то голодно-сумасшедшим взглядом, точно собиралась сварить меня и тут же выхлебать этой самой поварешкой. Я кинул мяч друзьям и попятился. Поняв, что живым я не сдамся и что борьба в огороде превратит его в кашу, Анечка бросилась за мячом. Но Юрка опередил ее и - наутек.
- Ах, ты, гад! - крякнула Анечка и - за ним.
Я выскочил из огорода, и мы с Борькой помчались следом, подбадривая Бобкина и освистывая Жемякину. Сухая и ногастая, в развевающемся халате, Анечка неслась за Юркой, как старая раскрыленная курица за цыпленком. Жадной пятерней она все ловила и ловила Юркину рубаху, но все не дотягивалась... Вдруг размахнулась и треснула Бобкина поварешкой по голове, как бы ставя точку на своей погоне.
Мы обежали Жемякину и весело затрясли Юрку, героя, спасителя мяча.
- Молоток! - сказал я. - Только пятки мелькали!
- Летел на первой космической, - мягко усмехнулся Борька. - А как обшивка, не пробита?
Юрка тронул макушку, тоже хотел усмехнуться, но губы больно искривились, и в глазах блеснули слезы. Я понял, что удар был нешуточный. Видя, что боль уже не скрыть, Юрка часто заморгал, потом вдруг сунул мне мяч, нагнулся, сгреб подвернувшиеся шлаковины и со всей силы пульнул их в Жемякину, крикнув:
- Вот тебе!.. Вот!
И, расходясь, начал хватать с земли что попало и швырять, швырять в Анечку, обзывая ее шимпанзе, пугалом и даже грозя придушить ее где-нибудь. В своих криках и угрозах Юрка бывал неудержим и страшен с непривычки. Ему все равно в такие минуты: кто перед ним, кто его слышит, что ему за это будет - прямо истерика. Он и нам закатывал подобные штучки-дрючки, но мы ему живо затыкали рот, а тут - пусть жарит.
- С кем это ты разговариваешь?.. С девчонкой? С подружкой?.. Бесстыжие хари! - начав с шепота, гаркнула Жемякина. На шум повысовывались жильцы. - Вы послушайте этих молокососов!.. Что притихли, а?.. Стыдно?.. А ну-ка, вспомните, на кого я похожа, а? Языки проглотили?
- Да, нет, - сказал Борька. - На шимпанзе.
- Вот, на шимпанзе! - вроде радостно подхватила Анечка. - Вы слышите?
Поднялся гвалт, как в магазине, когда лезут без очереди.
- Из этаких-то вот и растут фулиганы! - проскрипела бабка Перминова. В серой юбке до земли, в глухой кофте и в черном платке, заостренно, как клюв, торчавшем надо лбом, она походила на ворону. - Смотрю - летят антихристы. Ну, думаю, не к добру. Так и есть. Драть их надо, иродов!
- Бабушка, - спокойно сказал Борька, - мы же тебя в суд потащим за оскорбление пионеров!
Эх, что тут началось!
- Это вы-то пионеры?
- Да вас, балбесов нечесаных, на пушку к пионерам не подпустят! Галстуки-то позорить!
- Пионеры вот все с трубами да с флагами! А вы...
- И правда, выдрать бы их!
- Мало их дерут.
- То отец родной, а то тетка чужая штаны спустит. Небось, стыднее.
- А что, бабоньки, давай!
Возгласы летели в нас со всех сторон, и мы только поворачивались, как вратари, в какой-то дикой игре. Я чувствовал, что злость теток уже подтаяла, зато к ней примешалось озорство - возьмут поймают, спустят штаны и врежут. Мне аж лопатки свело при мысли о возможном позоре.
Надо смываться!
У нас было два убежища, тайное и явное. Тайное - это гараж, за огородами, в механических мастерских, куда мы пробирались украдкой, а явное - крыша. Вон она с рогами лестницы, у которой осталось лишь две самые верхние поперечины, для кошек.
- На крышу! - скомандовал я и, мотая головой на сто восемьдесят градусов, прокричал: - Живоглоты!.. Чтоб вам провалиться вместе с огородами!
И мы бросились к воротам.
С улицы вдоль домов тянулись палисадники. Из-за вечной тени трава там почти не росла, только кусты, да и то чахлые, и лишь местами, куда искоса заглядывало солнце, они зеленой пеной лезли через забор. Тополя - вот кто хозяйничал в палисадниках. Могучие, часто посаженные, они взметывали свои шапищи высоко над крышами и сливались там в сплошную гряду. По длинной и толстой ветке одного из тополей мы, как циркачи, перебирались на наш Остров Свободы.
Сюда мы и прибежали, к тополю-спасителю. Мне показалось, что ветка дрогнула, как будто тополь хотел наклонить ее, точно слон хобот, чтобы подсадить нас. Но и без этого мы вскоре сидели уже на коньке и яростно колотили пятками гулкое железное покрытие. Бум-бум-бум - гудел Остров Свободы, гудел дерзко и вызывающе. Бум-бум!.. Возьмите нас тут! Помечитесь, как лисы у винограда. Бум!..
Вдруг все это мне мигом опротивело. Я тихо опустил занесенную для удара ногу и глянул на друзей - они, самозабвенно прикрыв глаза, лупили и лупили. Их рожи показались мне такими же постылыми, как и рожи Анечки, бабки Перминовой и тети Шуры-парикмахерши. Я отвернулся и прижался спиной к печной трубе. Она была теплой, крыша - раскаленной, воздух - душным, в голове - жар. И мозг как будто спекся в лепешку.
Внизу топорщилась огородная зелень, среди которой белели похожие на скворечники уборные. Эта зелень хоть и выделяла кислород, но начисто задушила нас. Бум-бум!.. А тут еще курятники, свинарники, дровяники. Колхоз, а не городской двор! Бум-бум!.. А живем почти в центре. Вон купол цирка, вон вокзал, а вон мелькает зеленая электричка за механическими мастерскими, где по-военному вспыхивают огни электросварки. Бум-бум!.. Вроде бы здорово, а вот, загнанные, избитые поварешками, отсиживаемся на крыше, а под нами шумят тетки, требуя управдома Лазорского и милицию. Бум-бум!..
Наклонившись, я вдруг свирепо крикнул в Юркино ухо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52