— Садись.
Я села на стул, а он — как судья — уселся за свой письменный стол, помолчал, затем начал меня допрашивать:
— Прекрасно… У тебя, должно быть, есть что сказать мне, а?
Я не могла отвечать.
— Ты проглотила язык? Обычно ты куда как болтлива, если верить твоим оценкам! — и он побарабанил пальцами по папке, лежавшей перед ним на столе. — Ты знаешь, что вы не имеете права бродить по театру без надзирателей или особого на то разрешения…
— Да, месье.
— Следовательно, ты грубо нарушила правила и попала благодаря этому в весьма серьезное положение. Что вы там такое делали наверху во время спектакля?
Я тщетно искала хоть сколько-нибудь убедительное объяснение, но поскольку Дюмонтье проявлял нетерпение, ляпнула первое, что пришло на ум:
— Я забыла книжку в парте.
Дюмонтье усмехнулся.
— Что за книжку?
— Учебник истории Франции.
— Браво! Вы, не колеблясь, нарушили правила, могли провалить выступление, рисковали жизнью… и все это ради учебника по истории Франции! В общем, ты достойна Ордена Почетного Легиона!
Он взорвался. Голос его гремел и тон был угрожающим:
— Ты принимаешь меня за идиота! Послушай хорошенько. Надаль: либо дверь была открыта и кто-то за это отвечает… И ответственный должен быть выброшен из театра… Либо… Я выясню этот вопрос. А ты ответь мне: допустим, вы с Морель пошли за книжкой, но как вы оказались на крыше, почему вы там оказались?
Я собрала все свое мужество.
— Хотели там поиграть…
Казалось, Дюмонтье очень доволен моим ответом.
— Вот, наконец! Мы начинаем понимать друг друга! Вы были одни, Морель и ты?
Я не ответила, и он спросил снова:
— Ну, так вы были одни, Морель и ты?
Я вспомнила о своих подружках: не предать их, не ябедничать! Зачем подвергать наказанию всех, говорили они. Я скажу неправду, чтобы спасти их.
— Да, месье. Мы были одни.
А Дюмонтье продолжал:
— Что касается твоей подруги, сейчас мы о ней не будем говорить. Что же до тебя, то надо отбить у тебя охоту забавляться, особенно здесь — в театре. Я забавляюсь, как ты думаешь? Последний раз спрашиваю: как вы проникли на крышу?
Я призналась:
— Через дверь, где написано «Вход воспрещен».
Дюмонтье еще больше разозлился.
— Это немыслимо! Дверь всегда заперта, таково правило, и это правило строго соблюдается.
Конечно, я ему сказала только часть правды, но то, что я сказала, было правдой. Ложью могло бы стать то, чего я ему не сказала. Но правда заключалась в том, что мы нашли ключ, что кто-то запер дверь, когда мы с Бернадеттой еще оставались на крыше, и что из-за этого мы хотели вернуться через Ротонду, разбив стекла одного из окон.
Дюмонтье не хотел верить, что мы были заперты, я понимала: это из-за того, что он боялся за себя и за тех, кто отвечал за безопасность. Он не хотел и слышать, что туда мы прошли через дверь и только возвращались через окно. И он так взбесился оттого, что я все время повторяла одно и то же, что даже сказал: если бы я была его дочерью, он влепил бы мне пощечину!
В его кабинет вошла дама. Высокая блондинка — инспектор полиции. Дюдю, наверное, и не мечтал увидеть подобного инспектора, да и я тоже. Никогда бы не подумала, что существуют такие приятные на вид полицейские! Но это был еще не повод ей доверять…
Поскольку Дюмонтье ужасно удивился, увидев ее, она пояснила, что дела, в которых замешаны дети, часто поручают женщинам. Но, тем не менее, она ведь полицейский…
Дама очень приветливо посмотрела на меня. Она хотела все знать — и она тоже! Я опять повторила все с самого начала. Это была правда, вот только я не выдала никого из подруг.
Инспекторша сказала Дюмонтье, что увидится со мной позже, а сейчас хотела бы поговорить с ним. Дюдю, казалось, готовится к защите — так, будто его собирались в чем-то обвинить.
— Хорошо, поговорим, мадам. Но предупреждаю вас, мой рапорт уже готов. Все в порядке, он отпечатан в нескольких экземплярах: для дирекции, для социального обеспечения, для страховки, для полиции, если вам угодно…
Инспекторша любезно ответила:
— Да, нам угодно.
Но, должна признаться, ее любезность как-то не успокаивала.
После этого надзирательница отвела меня в столовую. Дюмонтье велел ей не выпускать меня из виду. Он несколько раз повторил:
— Не отпускайте ее! Слышишь, я не хочу, чтобы тебя выпускали из виду! Не хочу! Держите ее в ежовых рукавицах! Покруче!
И выглядел при этом он довольно злобно.
Когда мы шли по коридору, направляясь к столовой, надзирательница сказала:
— Просто невозможно поверить — он принимает тебя за Аль Капоне!
— Аль Капоне? Кто это? — спросила я.
— Жуткий бандит.
Но я же все-таки не была «жутким бандитом»! И мне никто не собирался рубить голову. Надзирательница вообще очень мило себя вела. Она попыталась объяснить мне, что происходит.
— Понимаешь, не хотела бы я сейчас оказаться на его месте: мне куда спокойнее. Каждая по отдельности, вы еще ничего, но все вместе совершенно невыносимы. Ему от вас достается, месье Дюмонтье. И не только от вас — мальчики почти такие же ужасные!
Я больше не слушала, что она говорит. Я снова вспомнила про Аль Капоне. Конечно, он преувеличивает, этот Дюдю, но все равно впереди меня не ждет ничего хорошего.
Когда я пришла в столовую, девочки обедали, и было видно, что они с тревогой ожидали моего появления.
Я села на свое место. Сразу же посыпались вопросы:
— Ну, тебя допрашивали?
— Сильно досаждал тебе Дюдю?
— Что ты ему сказала?
Я успокоила подружек:
— Ничего.
Вера закричала «Браво!», а Кики не поверила:
— Правду говоришь? Клянешься? Ты не сказала, что мы были с вами на крыше?
—Нет.
Все девочки признали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22