Потому что уроки и репетиции будто бы погружают тебя в волшебный мир и ты словно узнаешь его тайну.
Я смотрела на мэтра, смотрела и постепенно вышла из тени и приблизилась.
Он увидел меня и остановился. Увы! Он еще не говорил с директором, только ждет его. Мне стало еще страшнее.
Но вот и директор. Месье Барлоф хотел, чтобы я присутствовала при разговоре, но я умолила его, и он отпустил меня.
Я спряталась за кулисой. На стойке для декораций было написано: «Жизель», левая сторона сцены". Я видела, как месье Барлоф разговаривает с директором. Они подошли к кулисе, остановились почти совсем рядом со мной, но меня не видели: я укрылась за полотном декорации.
И что же я услышала! Лучше бы мне умереть! Директор был непреклонен. «Надо наказать ее, нужен пример для остальных. Необходимо укрепить дисциплину в школе». Напрасно месье Барлоф говорил директору, что я ему нужна, что ему наплевать на непослушание, ничего нельзя было сделать. И все-таки мэтр сказал:
— А я хочу именно Надаль!
— Надаль, Надаль… Придется вам довольствоваться Альберти. Не скажете же вы, что не можете обойтись без какой-то ученицы!
И тут я услышала, как месье Барлоф отвечает:
— Да мне наплевать на малышку, все дело в исполнительнице!
Наплевать на малышку!
Все. Того, что я услышала, достаточно! Мне даже плакать не хотелось. Ничего больше не хотелось. Я задыхалась. Мне нужно было сейчас же уйти из Оперы.
Я в потемках пробиралась позади сцены, вокруг стояли десятки нарисованных на полотне декораций, они как бы выстроились вдоль кулисы, словно листы гигантской книги. На каждой можно было прочесть какое-нибудь прославленное название: «Фауст», левая сторона сцены", «Валькирии», левая сторона сцены", «Ромео и Джульетта», левая сторона сцены", «Лебединое озеро», левая сторона сцены"… Названия менялись, но обозначение — «левая сторона сцены» — оставалось одним и тем же. А если смотреть из зрительного зала, то это будет правая сторона. В Опере эта сторона закулисья отведена для танцовщиков, в то время, как другая — для хористов. И вот теперь я покидаю эту левую сторону сцены, где так надеялась, что сбудутся все мои мечты. Месье Барлоф, конечно, будет разочарован, увидев, что я исчезла. Но, поскольку ему все равно на меня наплевать, он, в конце концов, всему научит Жюли, и она исполнит мою роль. Какой кошмар!
Оказавшись на улице, я решила пойти навестить Бернадетту. И отправилась в больницу.
Мы ужасно разволновались обе, впервые встретившись после всех наших приключений. Было очень странно, что она — жертва несчастного случая (достаточно посмотреть на ее подвешенную на каком-то аппарате ногу!) — тем не менее, не выглядит ни печальной, ни больной. У нее полно конфет и игрушек. Ее родители очень милые.
Когда Бернадетта узнала о том, что меня исключили из школы, она страшно расстроилась. Она читала и перечитывала письмо. А когда я ей сказала, что маме ничего не известно, она посмотрела на меня с каким-то ужасом и даже с жалостью.
— Но ведь все равно она узнает!
— Я думала, месье Барлоф спасет меня… Но он думает только о своем балете…
— Да ведь он же тебя очень любит!
— Ты так считаешь? Ему наплевать на меня, я своими ушами это слышала! Ему бы только иметь исполнительницу и все, понимаешь?
У меня перехватило дыхание, глаза затуманились.
— Ну, и будет танцевать Жюли… Я слишком много врала. Директор сказал, мне нельзя доверять…
Бернадетта разнервничалась, мне даже показалось, что она сама сейчас заплачет.
— Нет, это уж слишком! Они ничего не понимают! Тебе надо во всем признаться маме. Она-то тебя поймет. Если она узнает, что ты врала и ей тоже…
При одной этой мысли я не удержалась и закричала, что предпочла бы умереть.
Бернадетта взяла меня за руку.
— Послушай, не сходи с ума. Она такая чудесная, твоя мама!
— Конечно. Но, может быть, и она меня перестанет любить. Теперь, когда она выходит замуж…
У Бернадетта стал такой вид, будто она заранее знала, о чем пойдет речь.
— Она собирается за месье Обри? Вот видишь, мы же так и думали! А месье Обри знает, что ты наделала?
Я объяснила Бернадетте, что сказала Фредерику лишь часть правды, и умоляла ее хранить в тайне все остальное.
— И он ничего не сказал твоей маме? Я покачала головой:
— Нет.
Бернадетта пришла в восторг:
— Вот молодец! Он настоящий молодец! Настоящий друг. Но теперь нужно, чтобы ты все рассказала сама. Потому что это несправедливо: тебя одну наказали, хотя все были вместе с нами на крыше.
— Кроме Жюли.
— Ну, эта! Если бы ты рассказала об остальных, тебя бы не выгнали.
— Но дело же еще и в ключе!
Бернадетта все больше и больше волновалась, она ерзала по постели, и нога ее как-то опасно раскачивалась в своем аппарате. Я попыталась ее успокоить, но она была возмущена.
— Ключ! Вот еще! Ключ упал сам по себе в это ведро с краской, мы тут ни при чем. Потом, конечно, мы его выловили… Но в этом нет никакого преступления: каждому хочется позабавиться. Послушай, Дельфина: поговори со своей мамой, скажи ей все, она пойдет к директору, встретится с инспекторшей. Они поймут, почему ты не сказала правду, почему я тоже наврала, когда меня допрашивали, особенно во второй раз. Папа и мама были рядом. Я только что получила письмо от вас — ну, знаешь, то письмо, которое вы все подписали, с просьбой молчать. Я показала его родителям. Они такие молодцы — они поняли все! Например, они сразу поняли, что девчонки умоляют меня молчать так же, как молчишь ты, чтобы никого больше не наказали. Ну, и когда инспекторша опять ко мне пришла…
— А что она у тебя спрашивала?
— К примеру, как мы смогли пробраться на крышу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22