- В войну не такие ценности пропадали.
Коля видел, как опечалился Сергей Алексеевич, но, все еще надеясь на что-то, спросил:
- А вы когда-нибудь фотографировали на этом камне мальчика?.. Давно-давно, еще до войны.
- Я? - Фотограф улыбнулся. - Тысячу мальчиков в разных возрастах. Заметил, что его ответ не понравился им, и добавил: - Впрочем, фотография тоже историческая ценность. Можно сказать, реликвия. Память о прошедшем. Нет, кажется, он им не угодил, не догадался, чего они от него хотят. Простите, - и захромал своей дорогой.
ЖИВАЯ ДУША
Сергей Алексеевич сидел на скамейке у моря, слушал его однообразный шорох, а сам ловил чутким, привычным ухом то, что делалось позади него. Он сегодня уезжал и ждал Колю, который обещал проводить его к автобусу.
Ему нравилось ждать Колю и сидеть прислушиваясь, и вообще хорошо, что можно ждать Витькиного двойника.
Это была его последняя радость.
У него тренированное ухо, всю жизнь ему приходилось прислушиваться, и он легко вылавливал голос Коли из общей разноголосицы, когда тот издали окликал его.
В сорок первом, летом, когда они уходили из Прибалтики, он нарвался в лесу на немецкого солдата. И он, и солдат бросились в разные стороны и замерли. Он лежал не шевелясь. Знал самое главное - не шелохнуться и ловить малейший шорох врага. Кто первый шелохнется, тот и погиб. Война - тоже охота, это он усвоил отлично. И торопиться не надо. Муравей пополз у него по лицу, но он только оттопырил нижнюю губу и дунул. Через полчаса в кустах напротив зашелестело - немец устал лежать неподвижно. А он в этот момент подобрался поближе к врагу, стараясь зайти с тыла. Немец снова заворочался, и тогда он неслышным движением опустил руку, и пистолет, который он все эти дни носил в рукаве кителя, скользнул в ладонь.
Еще не было случая, чтобы он промахнулся. Он уже готов был выстрелить, он уже приговорил этого невидимого врага к смерти, приподнял руку с пистолетом, нащупывая глазом место, где притаился немец, когда тот приподнялся над кустом. Теперь он видел его спину и железную каску на тоненькой шее и на секунду задержал выстрел. Ему показалось странной и противоестественной такая по-ребячьи тоненькая шея под такой тяжелой каской.
Немец оглянулся и замер в ужасе. Даже не пытался шарахнуть в него очередью из автомата... Мальчишка лет девятнадцати, худой, в веснушках, в каске, съехавшей на глаза.
Это была охота старого волка на зайчонка. Он не стал стрелять, а неожиданно быстро бросился вперед и сбил немца с ног...
Недавно этот немец прислал ему письмо. Неприятно, ведь немец остался в памяти вместе с тем страшным днем. А теперь немец жил где-то в Дюссельдорфе в собственном доме. У него два взрослых сына и дочь. В конверте, кроме письма, лежала еще семейная фотография.
Сергей Алексеевич тут же разорвал и выбросил фотографию, но она упрямо не исчезала из его памяти: немец, с дочерью на руках, стоял рядом с женой. Впереди - его сыновья, аккуратные, зализанные, в рубашках, расшитых кружевами и украшенных галстуками-бабочками.
Нет, он не испытывал к нему злости, злость и ненависть, созревшая в нем в войну, ушла из него. Он любил чужую радость, это было достойное качество, и он гордился им. Сострадание, желание помочь другим в беде - это естественно. А вот любить чужую радость пока дано не всякому. А тут, прочтя письмо, он не почувствовал радости, а только удивился бестактности немца, которому жизнь подарила такое благополучие.
В письме немец благодарил русских за то, что они помогли им освободиться от Гитлера, а лично господина генерала - за сохранение его жизни. И теперь, писал немец, когда все страшное забыто, он хочет с ним переписываться, потому что оба они солдаты, воевали на одной войне и знают, что это такое.
Ничего себе братание получилось! Нет, на это он не согласен, на такое братание. Так можно далеко зайти, так можно и фашиста обнять и слезу при этом пустить только потому, что они сидели оба в окопах.
Сегодня он уедет. Он чувствовал в себе силу и потребность уехать к Витьке. А затем вернется в Москву. Может быть, напишет письмо, самое длинное, какое писал в жизни, напишет все то, что не успел сказать Витьке, и отправит Коле. Живая душа. А может быть, напишет и не отправит. Зачем оно Коле, ничего он в нем не поймет.
Уже стемнело, а Коли все не было. Конечно, его не пустила тетка. И, может быть, правильно сделала. Почему она должна, собственно, его отпускать, чтобы он шлялся по ночам с каким-то непонятным стариком!
Сергей Алексеевич все еще сидел, хотя ему пора было идти домой и собираться в дорогу, а то можно опоздать на последний автобус, и в этот момент его обостренный слух из общего шарканья ног и глухих вечерних голосов выхватил легкий, как ветерок, голос мальчика.
- Сергей Алексеевич! - крикнул Коля. Он бежал и говорил теперь прерывисто. - Здравствуйте, Сергей Алексеевич!
- Здравия желаю. - Сергей Алексеевич встал навстречу Коле.
Коля подбежал и от радости, что Сергей Алексеевич не ушел, схватил его за руку. А тот неожиданно крепко сжал ладошку мальчика и слегка пошевелил пальцами: так он всегда делал с Витькой. Как приятно было, что у него в руке теплая маленькая ладошка! Это было так необычно, но так горько...
Легкое шевеление пальцев рождало тысячу немых слов, которые перекидывались от Сергея Алексеевича к Коле, но обратных слов не было, потому что все же Коля был не Витька и не знал, что между ними существовал такой разговор.
"Я рад, что ты пришел", - шептали пальцы Сергея Алексеевича.
Но Коля не отвечал и чувствовал себя очень неловко, он уж забыл, когда с кем-нибудь ходил за руку.
"Ты просто мой Витька", - шептали пальцы Сергея Алексеевича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25