Уйдя пораньше с работы и просидев в зале ожидания, пока к перрону не подошел ее поезд, он отправился, держась на почтительном расстоянии, за ней, а потом, когда она села в такси, тоже взял машину и, следуя за ней, доехал до старого, обшарпанного жилого дома, где, сидя на грязных ступеньках, ее уже поджидал блондин. Особенно Корнилиуса покоробило то, что, входя в дом, они, точно школьники, держались за руки. А затем пришлось ждать, долго ждать, и, когда стало смеркаться, Корнилиус, так и не дождавшись, уехал.
Вернувшись в тот вечер домой, он испытал такой приступ бешенства, что в сердцах решил было устроить аварию прямо в городе, на следующий же день, но затем, поостыв, передумал. Ведь для этого надо было бы ехать на машине в Нью-Йорк, чего он никогда не делал и к чему совершенно не привык. Кроме того, нью-йоркская бульварная пресса, в отличие от степенной местной газеты, которую он получал в своем городке, часто помещала не только заметки о дорожных происшествиях, но и фотографии нарушителей и пострадавших, а это в его планы уж никак не входило. Дело, которое он затеял, было личным. Сугубо личным.
Нет, единственным подходящим местом для аварии оставалась привокзальная площадь, и, чем тщательнее Корнилиус продумывал предстоящую операцию, тем более безупречной она ему представлялась.
Он действительно ничем не рисковал. Ведь, если по какому-то недоразумению блондин, угодив под колеса, останется жив, он окажется в том же положении, что и Клэр: чистосердечным признанием себя же и выдаст. Если же Корнилиус почему-то промахнется и блондин вообще останется цел и невредим, Корнилиусу в отличие от убийцы, застигнутого с ножом или пистолетом на месте преступления, ничего не грозит: ведь автомобиль сам по себе оружием не является — пешехода, как всегда, пожурят за рассеянность, тем дело и кончится.
Однако Корнилиус действовал наверняка: он загодя начал ставить свой “седан” подальше от станции с таким расчетом, чтобы успеть набрать скорость, выехать на площадь и на вираже сбить блондина, когда тот будет выходить из-за припаркованных перед зданием вокзала машин. В этом случае даже оправдываться не придется: пешеход, который выходит через стоянку на проезжую часть, в большей степени нарушает правила, чем водитель, который его сбивает!
Корнилиус не только отогнал машину подальше от станции, но и стал заезжать на стоянку задом, как это делали некоторые другие водители.
Теперь, когда машина стояла лицом к вокзалу, он мог быстрее набрать скорость, а главное, держать блондина в поле зрения с момента, как тот появится на привокзальной площади.
Накануне того дня, на который Корнилиус запланировал аварию, он, когда ехал домой, свернул с шоссе, остановил машину, подождал, пока дорога опустеет, и, прикинув расстояние до ближайшего дерева (оно находилось в тридцати ярдах, на примерно таком же расстоянии будет переходить через площадь блондин), на бешеной скорости рванулся вперед, пронесся мимо дерева, резко затормозил и, больно стукнувшись грудью об руль, услышал визг тормозов.
Вот и все. Что может быть проще.
На следующий день он вышел из конторы ровно в назначенное время, минута в минуту. После того как секретарша подала ему пальто, он повернулся и в соответствии с намеченным планом изобразил на лице кислую улыбку.
— Что-то я сегодня не в форме, — сказал он. — Сам даже не знаю, что со мной, мисс Уайнент.
На что мисс Уайнент, как и подобает вышколенной секретарше, с озабоченным видом сказала:
— Вы просто переутомились, мистер Болинджер.
Он махнул рукой:
— Ерунда! Приду сегодня пораньше — отлежусь. Ой! — Он похлопал себя по карманам пальто:
— Чуть таблетки не забыл, мисс Уайнент. Они в верхнем ящике моего стола — принесите, пожалуйста.
В конверт были заранее вложены несколько таблеток аспирина.
Впрочем, какое там лекарство, значения не имело — человек, которому не по себе, менее уверенно чувствует себя за рулем. Для этого таблетки и понадобились.
Он уже привык возвращаться из города ранним поездом: за последние несколько недель он несколько раз им воспользовался — правда, стараясь себя не обнаружить, прикрываясь газетой. Сегодня же он и не думал прятаться, и, когда проводник подошел проверить его проездной билет, Корнилиус откинулся на спинку сиденья и закатил глаза, изобразив человека, которому стало дурно.
— Не могли бы вы принести мне стакан воды? — сказал он.
Проводник мельком взглянул на него и исчез. Когда он вернулся с чашкой воды, Корнилиус медленно, осторожно вынул из конверта таблетку аспирина, положил ее на язык и запил водой.
— Если вам еще что-нибудь понадобится, — сказал проводник, — дайте мне знать.
— Нет, — сказал Корнилиус. — Нет, спасибо. Мне просто немного не по себе.
Но когда поезд подошел к станции, проводник сам вышел в тамбур, помог Корнилиусу спуститься на перрон и как бы между прочим сказал:
— На работу? Что-то я вас не помню. Наверно, другим поездом ездите?
Корнилиус облегченно вздохнул.
— Да, — сказал он. — Другим. Этим поездом я возвращался всего один раз. Обычно-то я езжу фирменным.
— А... — Проводник оглядел его с ног до головы и улыбнулся: Фирменным, говорите. Что ж, это чувствуется. Надеюсь, вам у нас, сэр, понравилось не меньше.
Войдя в небольшое здание вокзала, Корнилиус сел на скамейку, откинул голову на спинку и замер, не сводя глаз с висевших над кассой часов. Он обратил внимание, что кассир пару раз с тревогой посмотрел на него из своего окошечка, и остался этим доволен. Недоволен он был собой: от волнения начало сосать под ложечкой, учащенно забилось сердце. По плану он должен был просидеть в здании вокзала десять минут — и с каждой минутой нервничал все больше.
1 2 3 4 5