вдохновенный взгляд, высокий лоб, густая седина, которая, однако, его совсем не старит. И ещё он притягивал к себе открытостью натуры, искренностью. В первый же день, когда Алена познакомилась с Зиминым, она почувствовала, что с ним должно быть легко и просто. Ей и было с ним именно так.— Алена, — сказал вдруг он, все ещё не опуская весла в воду, — у вас в жизни, видимо, было какое-то горе. В войну, наверное?— Горе? — переспросила она машинально, и сердце её вздрогнуло. Откуда он может знать? Кто ему сказал? Ответила как можно спокойнее: — А кому война не принесла горя? Всем.— Всем, и мне тоже.— Не хочу о войне вспоминать, больно.— Больно, — согласился он. — Всему живому больно от неё.— Нет, больно только человеку, у него душа есть. Берёзе и дубу не больно.— Откуда мы знаем? И растение может кричать, когда жгут, режут. Только мы того крика не слышим. Говорят, что у каждой травинки есть центр, куда поступают все сигналы боли, радости, опасности… Ну да ладно, не будем об этом, простите, — и Зимин начал грести, потихоньку, стараясь не всплескивать вёслами.Алена не могла успокоиться. Если мутную воду не трогать, осевшая муть лежит на дне тихо и вода совсем прозрачная. Но стоит её всколыхнуть, как муть сразу же всплывает и долго-долго не оседает. Так и с Алёной. Вся её горечь и боль лежала в глубине души, хоть и незабываемая, незажившая, но тихая. А теперь вот всколыхнулась, Зимин своим вопросом напомнил, и Алене вдруг все разом вспомнилось, ослепительно, остро, как вспышка молнии. «Неужто всю жизнь, до последних дней, так и будет мучить?» — спросила она у самой себя.Зимин почувствовал настроение Алены, понял, что он своим вопросом сделал ей больно, и начал успокаивать:— Не надо так переживать, Алена, ведь все, что было, уже в прошлом. Гляньте-ка, зелёный туман уже окутал деревья. Скоро почки лопнут, все зазеленеет.— Зазеленеет, — повторила она и, отгоняя тяжёлые мысли, начала оглядываться вокруг, стараясь зацепиться взглядом за что-нибудь интересное, снова увидела дом зубного врача.— Вот смотрите, Аркадий Кондратьевич, — нарочито громко и весело сказала она, — отсюда дом как на картине. Подплывём ближе.Он повернул лодку в том направлении и нажал на весла. За кормой зажурчала струя. Вскоре они приблизились к берегу.— Петух боком повернулся. А хвост какой пышный, — засмеялась Алена. — Сейчас закукарекает. А какие ставни — словно синие бабочки сели на стены и крылья распустили.Зимин оглянулся назад, на тот берег, улыбнулся, радуясь её смеху. Берег был уже близко, дно там мелкое, вязкое, и от весел со дна поднималась муть.— Тут живёт очень забавный Кирюша, — начала рассказывать Алена про мальчика. — Говорит, дед его пчёлок пасёт, и в ульях растёт мёд. Три годика тому Кирюше.— Самый гениальный возраст.— Ага, такой умненький мальчик.Зимин был сегодня какой-то странно-сдержанный, задумчивый, не такой, как вчера или позавчера. Позавчера верёвочку ей с узелками подал и был рад, когда она развязала. В город к себе пригласил и тоже обрадовался её согласию. А теперь вот ни про верёвочку, ни про поездку в город не вспоминает. «Да зачем я ему? Что у него, в городе, женщин нет?» Она глянула на молчаливого Зимина с недоверием и обидой.— Аркадий Кондратьевич, признайтесь, у вас женщин много?— Женщин? В каком смысле?— Ну, которые вам нравятся и которым вы нравитесь.Он хмыкнул:— Которые б мне нравились? Нет.— Как же это? Такой большой город, столько женщин.— Народу в нашем городе миллион, — сказал он, — а я один. Вот как.— Так нельзя. Это нам, бабам, трудно найти пару. А вы же такой мужчина…— А я нашёл. — Зимин опустил весла, бросил их, сложил руки на груди. — Это та, что развязала мне узелки. — Он подвинулся сначала к одному борту, лодка качнулась, пересел к другому, похлопал ладонью по скамеечке. — Алена, сюда, смелее.— Аркадий Кондратьевич, я не перейду, упаду в воду, — растерялась она от такого неожиданного признания. — Лодка качается. — Однако встала и, расставив руки, пошла к нему. Он тоже подался ей навстречу, взял обе её руки в свои и посадил рядом, обняв и прижав к себе.— Ну вот, и не упала. Вот так и посидим.— А лодка сама плывёт.— И пусть плывёт, а мы будем так сидеть и сидеть.Все влюблённые — и юные, и взрослые — в минуты счастливого признания одинаково волнуются, говорят много, не всегда логично и умно. Такими же были и они — Зимин и Алена, так же волновались и говорили, говорили… Наконец Алена поверила в то, что Зимин и вправду влюблён в неё, и думала: что же он будет делать дальше? Поцелует? Или ей первой поцеловать его? А то словно зеленые птенцы. Она прижалась щекой к его щеке и, обхватив седую голову, поцеловала.— Браво! Брависсимо! Ура! — донеслось в этот миг с берега, и из-за кустов вышли Валерия и Цезик, захлопали в ладоши. — Браво! Горько!— Нам сладко, — ответил, совсем не смутившись, Зимин. — Правда, Алена?— Сладко! Сладко! — крикнула Алена, и они теперь уже демонстративно поцеловались дважды.— Удалой молодец девицу голубит, — пропел Цезик. — Возьмите нас в лодку.— И правда, возьмите, — попросилась и Валерия.Зимин направил лодку к берегу и посадил Валерию на нос, а Цезика на корму.— Вот и сидите отдельно, — посмеялся он, — а мы с Алёной будем целоваться.На ужин они опоздали.
Вечером, лёжа в постели, Алена говорила Валерии:— Мне так хорошо. Аркадий Кондратьевич меня любит. Это правда. Он не может обманывать. Он человек добрый, а добрые не обманывают. Я верю. Боже, как мне повезло, что приехала именно в этот санаторий и именно теперь. Где бы я его встретила? Так и жила бы одна в своём посёлке. Так и жила бы…Валерия слушала её молча, кивала головой с накрученными на бигуди волосами, соглашаясь, что Зимин в самом деле хороший человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24