Откуда он тут? Да его в живых нет. Не он, нет, не он». И глянула. Рот перекошенный, как от злобы. И глаза! Взгляд бездушный, остекленевший, рыбий взгляд. Он? Он, Семён Грак. И снова крепко зажмурила глаза — чтобы спрятаться от взгляда и от самого Грака.— Поверните немного голову, — послышался его голос, но она даже не шевельнулась. Тогда он сам взял её голову и повернул.Алена глянула на него смелей. Грак! Ей показалось, что она даже вскрикнула, назвав его по фамилии, но то был немой крик. У неё вырвалось только: «Ай!», и рука невольно ударила врача по лицу.— Ай! — уже громче крикнула она и вскочила с кресла.Медсестра бросилась к ней, что-то говорила, успокаивая. Алена не слушала её, глядела на врача, не мигая, в его такие знакомые остекленевшие глаза. «Глаза змеиные и взгляд змеиный», — подумалось ей, хотя никогда не приходилось видеть, какие у змей глаза, — наверное, такие, как у этого человека.— Садитесь, — показал он на кресло, — и придержите руки, а то придётся привязать.Алена резко повернулась и выбежала из кабинета, распахнув дверь ударом плеча. Так и бежала, не сбавляя скорости, по коридору, по лестнице, по двору, до двери своей комнаты. И в комнату буквально влетела, благо не было замкнуто — Валерия сидела перед зеркалом, покрывая лаком ногти.— Куда это ты так спешишь? — спросила она.— Так… ведь… — ответила Алена невпопад, — он это, он.— Покрась и ты ногти, — предложила Валерия. — Лак хороший, польский.Алена бросилась лицом в подушку, лежала, стараясь собрать свои мысли и чувства в одно целое, объединить их во что-то конкретное, а голова была тяжёлая, и сердце разболелось — не вздохнуть. Она попросила дать ей сердечных капель. Валерия подала в стакане и снова занялась своими ногтями.Полежав немного, Алена призналась:— Я ударила зубного врача по лицу.— От боли? Ничего, зубным врачам всегда достаётся.— А если он не виноват?— Не переживай. Пощёчина — это разновидность массажа, она улучшает цвет лица.— Болит, — простонала Алена, держась за грудь. — Сердце болит. Мамочка моя, зачем мне все это?! За что? А если он не Грак, тогда что?Валерия, решив, что это все отголоски зубной боли, успокаивала:— Потерпи, пройдёт.— Никогда не пройдёт… Валерия Аврамовна, вы когда-нибудь видели живого убийцу?— Мёртвые убийцы не бывают. Мёртвыми бывают их жертвы… О чем ты, не понимаю… Ты знаешь, куда я собираюсь? Цезик везёт меня в загородный ресторан. Вот я и готовлюсь. — Она говорила, не поворачиваясь к Алене. — Погуляем… А твой Зимин почему-то не захотел к нам присоединиться. Неужели денег пожалел?— А если убийца спокойно ходит по земле, дом себе построил, внуков нянчит? Может быть такое?— Все может быть, Алена. Брось ты про это… Я попросила у Аркадия Кондратьевича галстук для Цезика. А то ходит, как обормот. Может, уговоришь Зимина, и поедете с нами?— А если я ошибаюсь? — словно сама с собой спорила Алена. — А если не он? — И чувствовала, как ей хочется, чтобы она ошиблась.— Да что ты не отвечаешь мне? Я спрашиваю, может, и ты со своим поедешь с нами?Они разговаривали, словно глухие, не слыша друг друга, занятые каждая своим. Валерия встала, помахала руками, чтобы быстрее высох лак на ногтях, покрутилась перед зеркалом, прихорашиваясь, показала Алене, где стоит флакончик с лаком, и вышла из комнаты.Алена опять бросилась головой в подушку и зарыдала. Поплакала, постонала и почувствовала, что в душе утихло и в голове уже не такой сумбур. Одна мысль не давала покоя: врач Егорченко — Семён Грак или только похож на него? Прошло ведь более тридцати лет после тех событий, нетрудно и ошибиться. Но… эта ямочка на подбородке, выпуклые надбровные дуги, рот, перекошенный в жёсткой ухмылке. И глаза, застывшие, пронзительно-змеиные… Разве можно их забыть?А если он — Грак, убийца, каратель, что теперь надо делать? Кому сказать о нем, куда пойти заявить — вот что она теперь решала. И решила сообщить в милицию. И все, что было для неё до этого важным, значительным, необходимым, даже любовь к Зимину и сам Зимин, отступило на второй план. Главным теперь было справиться со своими переживаниями, волнениями, с тем своим состоянием, из которого ей надо выплыть, как из водоворота, куда попала так неожиданно.Все то, давнее, припомнилось и будто вновь ожило в душе…
Какие бы раны ни наносили человечеству, оно все равно выживало. А человек? Способен ли он выжить после смертельной раны, после трагедии, от одного вида которой можно умереть?Та зима была какая-то нерешительная, хотя и ранняя, — только начался декабрь, а снегу уже навалило — сугробы лежали на дорогах, на улице, в поле. Кривонивцы радовались такому обилию снега — озимым хорошо, и немцы с полицаями лишний раз не приедут по бездорожью.Деревня Кривая Нива была небольшая, чуть более тридцати дворов. У околицы, ближе к болоту, жил Комков Макар с женой Серафимой и дочкой Алёной. Макар прихрамывал на одну ногу, потому и не мобилизовали его, не подался он и в лес к партизанам. И в полицию силком не взяли — зачем им калека? Но с партизанами Макар связь поддерживал — передавал им нужные сведения через верных людей. Иногда, если надо было передать что-то срочное, посылал в лес Алену.Старосты в деревне не было. Первого старосту — хорошего человека, которого сельчане уговорили стать им, — убили какие-то люди из леса, будто бы наши парашютисты, сброшенные с самолёта. И после этого быть старостой никто не соглашался. Вот тогда и придумали выполнять обязанности старосты по очереди, каждый двор дежурил по три дня.Полицейский гарнизон располагался километров за семь от Кривой Нивы, в местечке Кругляны. Оттуда, а также из райцентра, и наезжали немцы и полицаи в Кривую Ниву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24