Толпа зрителей не уменьшилась ни на второй, ни на третий день процесса, а выступления свидетелей порой бывали душераздирающими, особенно когда они начинали рыдать, вспоминая пережитые обиды и притеснения. Мне запомнились рассказы Диона из Гелеса, которого Веррес обобрал на десять тысяч сестерциев, и двух братьев из Агирия, которых лишили унаследованных ими четырех тысяч. Таких случаев на самом деле было значительно больше, но Луций Метелл запретил дюжине свидетелей покинуть остров, чтобы предстать перед судом для дачи показаний. Среди них был и Гераклий из Сиракуз. Подобное беззаконие Цицерон, разумеется, не мог оставить без внимания и использовал его себе во благо.
– Так называемые «права» наших союзников, – гремел он, – даже не предусматривают возможность пожаловаться на свои страдания!
Кто-то может мне не поверить, но в течение всего этого времени Гортензий сидел, словно воды в рот набрав. После того как Цицерон заканчивал допрос очередного свидетеля, Глабрион предлагал Королю Судов провести перекрестный допрос, однако «его величество» либо величаво мотал головой, либо отделывался фразой: «Вопросов к свидетелю нет». На четвертый день Веррес, сказавшись больным, через своего представителя испросил у претора дозволения не являться на суд, но Глабрион такого разрешения не дал, заявив, что, если надо, подсудимого принесут хоть на кровати.
На следующий день, успешно закончив порученную ему миссию, с Сицилии вернулся двоюродный брат Цицерона Луций. Вернувшись домой после процесса и застав там родственника, Цицерон обрадовался сверх всякой меры и со слезами на глазах обнял его. Без помощи Луция, обеспечившего доставку на материк необходимых свидетелей и документов, Цицерон не обладал бы и половиной той силы, которая была в его распоряжении сейчас. Но семь месяцев, проведенные на острове, явно обессилили Луция, который и так никогда не отличался завидным здоровьем. Он сильно исхудал, и теперь его донимал мучительный кашель. Но и недомогание не поколебало его решимости сделать так, чтобы Веррес получил по заслугам. Из-за этого он не успел на открытие процесса, поскольку на обратном пути сделал небольшой крюк и задержался в Путеолах. Там Луций запасся показаниями еще двух важных свидетелей – римского всадника Гая Нумитория, который присутствовал при распятии Гавия в Мессане, и его друга, торговца по имени Марк Анний, находившегося в Сиракузах, когда по неправедному приговору суда там был фактически убит Геренний.
– И где же эти люди? – нетерпеливо поинтересовался Цицерон.
– Здесь, – ответил Луций, – в таблинуме. Но должен сразу предупредить тебя: они не хотят давать показания.
Цицерон поспешил в таблинум и обнаружил там двух мужчин внушительного вида и среднего возраста. «Прекрасные, на мой взгляд, свидетели, – описывал он их позже. – Респектабельные, преуспевающие, здравомыслящие и, главное, не сицилийцы».
Однако, как и предупреждал Луций, эти двое не желали выступать с показаниями в суде. Они были дельцами, и им было ни к чему наживать могущественных врагов. Но при всем том они не были дураками и, умея подсчитывать плюсы и минусы, понимали, что выгоднее находиться на стороне победителей.
– Знаете ли вы, что сказал Помпей Сулле, когда старик пытался не дать ему триумф по случаю его двадцатишестилетия? – спросил Цицерон. – Помпей рассказал мне это на недавней пирушке. Так вот, он сказал: «Большинство людей связывает надежды с восходящим, а не заходящим солнцем».
У Цицерона это получилось очень ловко: с одной стороны, обронив имя Помпея Великого, он дал понять, что они – на короткой ноге, а с другой – апеллировал к их чувству патриотизма, намекнув при этом, что двое его гостей не останутся внакладе. В итоге к тому времени, когда все, включая семью Цицерона, отправились ужинать, он сумел заручиться их поддержкой.
– Я знал, что, если они пробудут в твоей компании хотя бы несколько минут, то согласятся на все, что угодно, – прошептал ему на ухо Луций.
Я не сомневался, что он вызовет их в суд на следующий же день, но Цицерон и здесь оказался умнее меня.
– Спектакль, – сказал он, – всегда должен заканчиваться в высочайшей точке накала.
Цицерон неуклонно наращивал этот накал страстей, используя каждую новую улику, каждый документ, каждого свидетеля. Он вытаскивал на свет и убедительно доказывал все преступления Верреса – от подкупа, вымогательства или неприкрытого разбоя до жестоких и необычных наказаний.
На восьмой день процесса Цицерон допросил в качестве свидетелей двух сицилийских моряков – Фалакра из Центурип и Онаса из Сегесты, которые рассказали о том, что сумели избежать бичевания и казни лишь благодаря тому, что подкупили Тимархида, вольноотпущенника Верреса. Признаюсь, мне было приятно присутствовать при публичном унижении этого негодяя, с которым я имел несчастье познакомиться раньше. Более того, родственникам несчастных, не сумевших собрать достаточно денег для взятки, было заявлено, что они все равно должны будут заплатить палачу, иначе тот намеренно сделает смерть их близких долгой и мучительной.
– Можете ли вы представить себе пучину боли, в которую были ввергнуты родители несчастных? – вопрошал Цицерон. – Ведь их вынуждали покупать даже не жизнь, а быструю смерть для их детей!
Я видел, как сенаторы перешептываются и горестно качают головами, а Гортензий на предложение Глабриона допросить свидетелей отделывался все той же, ставшей обычной фразой: «Вопросов к свидетелю не имею». В ту ночь до нас впервые дошел слух, что Веррес уже собрал свои пожитки и собирается отправиться в добровольную ссылку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137