Я сомневаюсь в том, что к аристократам, входившим в состав этого суда, – Катуллу, Изаурику, Метеллу, Катилине, Лукрецию, Эмилию и другим – когда-либо обращались столь вызывающе и непочтительно, особенно – какой-то выскочка, не повесивший на стену атриума ни одной посмертной маски своих предков. Какую ненависть они, должно быть, испытывали к Цицерону, вынужденные сидеть там и выслушивать все это. Особенно с учетом того бешеного экстаза, в который впала необозримая толпа, собравшаяся на форуме, после того, как Цицерон сел на свое место. Что до Гортензия, то я в тот момент был готов чуть ли не посочувствовать ему. Вся карьера этого адвоката была основана на его феноменальной способности запоминать огромные речи и затем публично произносить их с неподражаемым актерским мастерством. А теперь его словно мул лягнул. Теперь ему предстояло произнести пять десятков коротких выступлений в ответ на показания каждого из свидетелей, которые в течение следующих десяти дней предстанут перед судом со стороны обвинения. Гортензий был не готов к такому повороту событий, и очевидность этого со всей жестокостью проявилась, как только свидетельское место занял Стений.
То, что Цицерон вызвал его первым, стало своеобразным знаком уважения, ведь именно Стений невольно инициировал этот процесс, и сицилиец не подвел его. Он так долго ждал этого дня и теперь использовал все возможности, которые предоставило ему судебное заседание. Стений красочно и подробно рассказал о том, как Веррес надругался над узами гостеприимства, ограбил его дом, выдвинул против него сфабрикованные обвинения, наложил на него штраф, приговорил в его отсутствие сначала к публичной порке, а затем и вовсе к смерти, а затем подделал записи в суде Сиракуз. Цицерон тут же предоставил эти фальсифицированные записи суду для ознакомления.
Однако когда Глабрион предложил Гортензию провести перекрестный допрос свидетеля, Плясун согласился на это с огромной неохотой, что и неудивительно. Золотое правило перекрестного допроса гласит: никогда не задавай вопрос, если тебе заранее не известен ответ, а Гортензий понятия не имел, что может сказать в следующий момент Стений. Он долго копался в документах, потом шептался с Верресом и наконец медленно подошел к свидетельскому месту. Что еще ему оставалось делать? Задав раздраженным тоном несколько вопросов, подтекст которых должен был убедить слушателей в том, что сицилийцы испокон веку испытывали ненависть к римскому правлению, он спросил, почему Стений решил обратиться напрямик к Цицерону – человеку, известному тем, что он традиционно выступает на стороне низших классов. Таким образом Гортензий намекнул на то, что целью Стения было изначально поднять бучу, а не добиться справедливости.
– Но сначала я обратился вовсе не к Цицерону, – в присущей ему бесхитростной манере ответил Стений. – Первым адвокатом, к которому я пришел, был ты.
Этот ответ заставил рассмеяться даже некоторых членов суда.
Гортензий сглотнул комок и сделал вид, что присоединился к общему веселью.
– Вот как? – с непринужденной улыбкой спросил он. – Что-то я тебя не помню.
– Неудивительно, сенатор, ведь ты очень занятой человек. Зато я помню тебя очень хорошо. Ты сказал мне, что представляешь интересы Верреса и что тебя не волнует, сколько добра он у меня украл, поскольку ни один суд не поверит обвинениям сицилийца в адрес римлянина.
Гортензию пришлось ждать, пока утихнет волна презрительного улюлюканья, прокатившаяся по толпе. После этого он мрачно сказал:
– У меня больше нет вопросов к этому свидетелю, – и вернулся на свое место.
В заседании суда был объявлен перерыв до следующего дня.
* * *
Первоначально я собирался описать процесс над Гаем Верресом вплоть до мельчайших деталей, но отказался от этого намерения, поскольку не вижу в этом смысла. После того как ловко Цицерон повернул дело в первый день суда, Веррес и его защитники оказались в положении защитников осажденной крепости, окруженных со всех сторон, осыпаемых изо дня в день градом снарядов, в то время как осаждающие уже прорыли под крепостными стенами туннели, готовясь ворваться внутрь.
У Верреса со товарищи не было возможности дать нам отпор. Им оставалось лишь надеяться на то, что они смогут противостоять натиску Цицерона на протяжении еще девяти дней, оставшихся до начала игр Помпея и затем, воспользовавшись передышкой, перегруппироваться и придумать новую тактику. Цель Цицерона была столь же очевидной: сокрушить защиту Верреса до такой степени, чтобы к тому времени, когда будут оглашены все собранные против него материалы, ни у одного, даже самого продажного, римского сенатора-судьи не поднялась рука проголосовать в пользу обвиняемого.
К достижению этой цели Цицерон шел с обычной для него педантичностью. Штаб обвинения собирался еще до рассвета, и пока он занимался зарядкой, брился и одевался, я зачитывал показания свидетелей, которых предстояло допросить сегодня, а также оглашал списки улик, предназначенных для предъявления в суде. После этого Цицерон диктовал мне тезисы того, что он намеревался сказать в этот день. Затем в течение часа или двух он развивал и оттачивал эти тезисы, а тем временем Квинт, Фругий и я принимали меры к тому, чтобы нужные свидетели и документы были готовы. После этого мы спускались по склону холма по направлению к форуму, куда одновременно с нами стекались огромные потоки людей. Ничего удивительного: город не помнил столь захватывающего зрелища, как то, в которое превратился процесс над Верресом и главным героем которого, безусловно, являлся Цицерон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137