– Это верно, – согласился юрист, – остаточные, так сказать, явления. На юридическом языке это называется potestas auxilii ferendi . – Созерцание наших ничего не понимающих лиц доставило ему истинное наслаждение, и Сервий с улыбкой пояснил: – Это означает, что у них есть право предоставлять защиту людям, подвергшимся несправедливым преследованиям со стороны магистратов. Но я считаю своим долгом предупредить тебя, Цицерон, что твои друзья, находиться в числе которых почитаю для себя честью и я, станут на тебя коситься, если ты свяжешься с плебеями, каковыми являются народные трибуны. Самоубийство! – повторил он. – Что тут, в конце концов, такого? Все мы смертны, и уход из жизни для каждого из нас – это всего лишь вопрос времени. А покончив с собой, Стений, ты умрешь с честью.
– Я согласен с Сервием относительно опасности, которой мы можем подвергнуться, связавшись с трибунами, – проговорил Квинт. Он всегда употреблял местоимение «мы», когда говорил о своем старшем брате. – Нравится нам это или нет, но власть в сегодняшнем Риме принадлежит Сенату и аристократам. Именно поэтому мы так осмотрительно создавали свою репутацию посредством твоей адвокатской деятельности в судах. Если у других возникнет ощущение того, что ты всего лишь очередной нарушитель спокойствия, пытающийся взбудоражить чернь, это может нанести нам непоправимый урон. И кроме того… Даже не знаю, как и сказать, Марк, но задумывался ли ты о том, как станет реагировать Теренция, если ты пойдешь этим путем?
Сервий захохотал:
– Действительно, Цицерон, как ты собираешься покорять Рим, если не можешь справиться с собственной женой?
– Поверь мне, друг мой Сервий, покорение Рима – это детская игра по сравнению с покорением моей жены!
Так и продолжалась эта дискуссия. Луций склонялся в пользу того, чтобы немедленно, вне зависимости от возможных последствий, обратиться к трибунам, а Стений был слишком перепуган и несчастен, чтобы иметь собственное мнение хоть о чем-то. Под конец Цицерон захотел узнать и мое мнение. В иной компании подобное показалось бы абсурдом, ибо мнение раба в Риме никем и никогда не принималось в расчет, но люди, собравшиеся в этом кабинете, уже привыкли к тому, что Цицерон иногда обращался ко мне за советом. Я осторожно ответил, что, по моему мнению, поведение Верреса, возможно, очень не понравится Гортензию, и во избежание публичного скандала он может усилить нажим на своего клиента с целью сделать его более сговорчивым. Что касается обращения к трибунам, сказал я, то оно таит в себе определенный риск, но по сравнению с другими возможными вариантами является оптимальным. Мой ответ явно понравился Цицерону.
Подводя итоги обсуждения, он произнес фразу, ставшую впоследствии афоризмом. Я никогда не забуду ее.
– Иногда, – сказал Цицерон, – когда ты увяз в политике, следует ввязаться в драку, даже если ты не знаешь, как в ней победить. Потому что только во время драки, когда все приходит в движение, ты можешь увидеть выход. Благодарю вас, друзья мои.
На этом совещание закончилось.
* * *
Терять время было нельзя, поскольку, если новости из Сиракуз успели достичь Рима, можно было предположить, что и люди Верреса уже недалеко. Во время совещания в кабинете Цицерона я непрерывно размышлял о том, где бы можно было спрятать Стения, а после того как совещание закончилось, отправился на поиски Филотима, раба Теренции. Это был прожорливый и сладострастный молодой человек, и чаще всего его можно было найти на кухне, где он уговаривал кухарок удовлетворить либо один, либо второй (а желательно – оба) из его пороков.
Найдя Филотима, я спросил, не найдется ли в принадлежащих его хозяйке доходных домах свободной комнаты, и, услышав, что – да, найдется, уговорил его, чтобы он дал мне ключ. Затем, выглянув за дверь и убедившись, что возле дома не слоняются какие-либо подозрительные личности, я убедил Стения последовать за мной.
Сицилиец пребывал в подавленном состоянии. Мало того что пошли прахом его мечты вернуться домой, теперь над беднягой нависла еще и реальная опасность ареста. Когда же он увидел убогое строение на улице Субуру и услышал от меня, что теперь ему предстоит здесь жить, Стений, видимо, решил, что и мы от него отказались.
Ступеньки, ведущие в эту мрачную нору, были рассохшимися и шаткими, на стенах виднелась копоть – напоминание о недавнем пожаре. Комната на втором этаже, в которой предстояло теперь жить Стению, мало чем отличалась от тюремной камеры. На голом полу валялся соломенный тюфяк, из крохотного оконца было видно точно такое же здание, стоявшее так близко, что можно было обмениваться рукопожатиями с теми, кто в нем жил. Нужду надо было справлять в ведро.
Что и говорить, удобств тут было маловато, зато здесь Стений хотя бы мог чувствовать себя в безопасности. В этих зловонных, перенаселенных трущобах его никто не знал, и поэтому отыскать его тут было практически невозможно.
Стений плаксивым голосом попросил меня побыть с ним хотя бы немного, однако мне нужно было возвращаться, чтобы подобрать все документы по этому делу, которые Цицерону предстоит предоставить трибунам.
– Нас поджимает время, – сказал ему я и тут же ушел.
Штаб-квартира трибунов располагалась в соседней с Сенатом постройке – старой Порциевой базилике. Хотя трибунат превратился в пустую раковину, из которой успели выковырять всю плоть власти, люди продолжали виться вокруг этого здания. Озлобленные, ограбленные, голодные, воинственные – таковы были обычные посетители Порциевой базилики. Пересекая форум, мы с Цицероном увидели изрядную толпу, толкавшуюся на ее ступенях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137