– Иными словами, дед увидел картины Юдзо Саэки, написанные тем до тридцати, и, решив, что ему никогда не превзойти Саэки, забросил живопись, так?
– Возможно, – ответил я. – Однако Саэки – это лишь один из примеров. Он был лет на десять моложе твоего деда и стажировался за границей в двадцатые годы. Маловероятно, что они встречались в Париже, но твой дед наверняка видел его произведения, и, возможно, именно они натолкнули его на мысль о «предъявлении счета». Вероятно, под этой фразой он понимал все оставленные художником произведения и степень их успеха. Для художника слова «предъявление счета» могут означать лишь оценку достигнутого или осуществленного. Возможно, это ощущение в нем пробудили именно работы Юдзо Саэки, хотя, конечно, это мог быть и другой художник. Харада добавил:
– Например, Сигэру Аоки, автор знаменитой картины «Дары моря», умерший в возрасте двадцати девяти лет.
– Твой дед забросил живопись еще до войны, вероятно, ему тогда было где-то около сорока, почти как Ван Гогу перед смертью – тот умер в возрасте тридцати семи лет. Хотя, возможно, ему просто претило заниматься батальной живописью в поддержку военщины. Ну а теперь вспомни, в каком возрасте начал раскрываться талант Ван Гога. Когда ему было около тридцати, он попал в Нюэнен, вдохновивший его на создание первого шедевра – «Едоки картофеля». А может, все дело в другом: опыт многих художников показывает, что до тридцати человек не в силах оценить свой талант. Возможно, твой дед рассуждал именно таким образом. Возможно, тридцатилетие лишь послужило предлогом. На мой взгляд, любая из этих причин или даже все сразу могут оказаться верными.
–Ну-у, – протянул Хироси, – все равно непонятно.
– Как ты справедливо заметил, порой художник, столкнувшись с чужим талантом, становится одержим страстью его превзойти и добивается этой цели с исключительным упорством. Зачастую это заканчивается ничем. Лучший пример тому – соотношение безвестных художников и тех, чьи произведения переживут века. Но есть и те, пусть их и немного, кто при одной лишь мысли о том, что ему никогда не превзойти гений, смиренно отказываются от живописи. Чем ярче талант, с которым они столкнулись, тем выше вероятность такого исхода. Знакомство с живописью Ван Гога, безусловно, могло послужить подобным толчком. Я бы назвал их проигравшими.
– Но ты ведь и сам из «проигравших»?
– Совершенно верно, – ответил я.
– Выходит, вы с дедом из одного теста?
– Не знаю. Не могу утверждать. Он – человек из другого столетия, к тому же чужая душа – не уравнение, которое можно решить при помощи той или иной формулы. В каждом из нас есть загадка.
Делая первую передышку с начала нашей работы, Харада заговорил:
– В познании границ собственного таланта есть серьезная опасность: познание может наступить задолго до созревания таланта, и тогда это оборачивается настоящей драмой. Возможно, именно это имел в виду господин Акияма, говоря о том, что талант может обернуться трагедией.
Харада наверняка думал и о возрасте несостоявшегося художника Нисины. Как бы то ни было, он с бесстрастным видом вернулся к работе. Я невольно залюбовался его движениями. Вот что значит профессионал! Четко поставленная цель позволяет ему сконцентрироваться даже на таких монотонных действиях. Мы с Хироси тоже взялись за лопаты. По лицу снова заструился пот, поблескивая на солнце. Я даже не пытался его вытирать.
Мы продолжали работать молча, пока не услышали скрежет лопаты о металл.
Одновременно раздался возглас Харады:
– Здесь явно какой-то посторонний предмет.
Под слоем земли показалась ржавая металлическая плита.
– Ого! Значит, подземелье все-таки существует! – воскликнул Хироси.
Перед нами действительно возникло подобие дверцы. Харада с Хироси резвее замахали лопатами. Вокруг них моментально выросли земляные холмики, а из-под земли постепенно выступала металлическая плита. Я же, наоборот, сбавил темп. С усилием сжимая в руках лопату, я лениво наблюдал, как дверь приобретает все более отчетливые очертания. Внезапно руку пронзила боль. Опустив взгляд, я увидел, что рана на левой руке опять открылась. На черенке лопаты расплылось бурое пятно.
Работа продолжалась, и наконец ровная металлическая поверхность показалась полностью. Рыжая от ржавчины полутораметровая металлическая плита ярко выделялась на фоне сорняков. Казалось, вокруг не осталось ничего – только запах травы и тишина далекой эпохи. Клонящееся к западу солнце освещало неровную ржавую поверхность.
Харада поддел плиту лопатой. Та неожиданно легко подалась, оказавшись довольно тонкой. В земле открылось черное отверстие. В солнечном свете были видны пара ступеней, дальше лаз терялся во тьме.
– Картина шестидесятого размера запросто здесь пройдет, – пробормотал Харада и вопросительно взглянул на меня. – Как вам кажется?
– Это уж вы сами разбирайтесь.
На лице его появилось искреннее изумление.
– А вы что же, господин Акияма, не спуститесь туда?
– Не имею морального права. Я ведь почти не копал.
Я действительно не имею на то морального права, но совсем по другой причине, – вот что сразу пришло мне в голову при виде черного квадратного лаза. Из рассказа Хироси было очевидно, что именно мы можем там обнаружить. Находку, которая отныне станет принадлежать нам с Хироси. Между тем мне совершенно этого не хотелось. Еще бы, ведь нам предстояло заглянуть в тайник, скрывающий предмет, ставший причиной познания границ чьего-то таланта. Тайник разрушенных надежд и увядающей страсти. Кладбище чьей-то мечты.
– Понимаю, – сказал Харада, словно действительно понял мои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103