Я любил рисовать и не думал, что какое-то другое времяпрепровождение может приносить такое же удовольствие. Я вовсе не был общительным и даже заместителем председателя кружка стал только из-за той премии на бьеннале «Новый век». И тут вдруг у меня появилось другое занятие. Словно со стороны я смотрел на себя и не узнавал: неужели это я принимаю такие отношения, пусть и с некоторым смущением, но как нечто совершенно естественное?
Конечно, мы много говорили об искусстве. Помню, однажды она спросила меня, кто мой любимый художник. Дело было осенью, шел второй год обучения. Я Только что получил очередной приз на выставке. Особый приз жюри. На картине сотого размера маслом была изображена дверь. При помощи паяльной лампы я состарил лист жести размером во весь холст, обработал его, покрыл краской, закрепил при помощи петель на фанере. В результате получилась двухслойная композиция. Картина, по сути представлявшая собой дверь, называлась «Выход». Сейчас использованием металла в живописи никого не удивишь, но тогда мою технику посчитали в высшей степени оригинальной и поставили высокую оценку. Вероятно, вопрос Эйко был вызван именно той странной работой.
Мы, как обычно, сидели в кафе. На кабельном канале Фэй-Фэй исполняла «Мидосудзи в дожде».
– Кунинг, Джексон Поллок, Аршил Горки. Ну и пожалуй, Куниёси Ясуо, – ответил я.
Она рассмеялась:
– Странная компания. Троица абстрактных экспрессионистов, и лишь у Куниёси мы видим самостоятельный стиль, хотя и в его творчестве позднего периода проявляются абстракционистские нотки. Только ведь все они американские художники. Горки родом из Армении, Куниёси – японец, но и они занялись живописью в Америке.
Она частенько вот так меня удивляла. Ну ладно, допустим, Кунинга и Поллока знает всякий, кто так или иначе связан с живописью. Но Горки известен немногим, да еще такие глубокие познания о Куниёси. Японский эмигрант Куниёси – один из двух японских художников, в первой половине двадцатого века получивших признание за рубежом раньше, чем у себя на родине. Второй – Цугухару Фудзита. Даже Юдзо Саэки сначала не был признан в Японии.
– Хм, хоть ты и плохо рисуешь, – сказал я, – зато отлично разбираешься в истории искусств. А какие художники нравятся тебе?
– Постимпрессионисты, – ответила она мягко, похоже ничуть не обидевшись, – Сезанн, Ван Гог, Гоген. Больше всего Ван Гог. Любовь к импрессионистам, как правило, вызывает усмешку: какой примитив, уровень среднего японца с самыми заурядными познаниями в искусстве. И все же… тебе не нравится Ван Гог?
– Я этого не говорил. По-моему, он гений. Только как увязать его личные чудачества с творчеством? В любом случае живопись – всего лишь вопрос личных пристрастий. Это как если бы ты заказала в китайском ресторане жареную лапшу, а я рис. Кстати, в абстрактном экспрессионизме мне нравится только ранний период – переход от предметного изобразительного искусства к абстрактному.
– Забавное сравнение с рестораном, – прыснула она, – но в целом я, кажется, поняла. Кстати, в твоих работах много общего с ранним периодом абстрактного экспрессионизма.
– Что, например?
– Боюсь показаться самоуверенной, но, несмотря на откровенную предметность твоих картин, в них много абстракционизма. Взять хотя бы «Выход». Мы видим конкретную идею, безумно оригинальную и в то же время словно находящуюся на грани предметности и абстракции. Я часто задумываюсь о том, где лежит эта черта, за которой предметная живопись переходит в абстрактную… – Она склонила голову набок.
– Нигде, – ответил я и пояснил: – Вот, например, – я поднял кофейную чашку, – если изобразить чашку как она есть, это будет предметная живопись. Попробуем поднести чашку ближе. Теперь мы видим только две окружности – ободок чашки и кофе. Если их нарисовать, то будет лишь две линии и цвет. Такое изображение можно истолковать и как предметное, и как абстрактное. А теперь посмотрим на кофе с максимально близкого расстояния: перед нами однотонное поле коричневого цвета. Если мы изобразим эту монотонность так, как видим, нас назовут абстракционистами. Хотя на самом деле есть художники, пишущие одним цветом, – тот же Рейнхардт, например. Я вовсе не любитель такой манеры и все же могу допустить, что любая из его работ – это всего лишь взгляд на кофе с определенного ракурса. Целое и часть. Мотив, цвет и форма. На мой взгляд, вся разница лишь в степени их выраженности. Не удивлюсь, если критики раскопают корни фовизма или кубизма в истории искусств и истолкуют все более сложными терминами. Я же могу объяснить это только таким образом.
– Своеобразно, – промолвила она, – но гораздо понятнее, чем суждения критиков.
– Обывательский взгляд. Я ведь простой обыватель.
Она снова засмеялась:
– В последнее время тебя чаще называют молодым дарованием.
В те годы меня действительно зачастую награждали этим «званием» самые разные представители художественных кругов. После выставки, где «Выход» получил премию за оригинальную технику, обо мне снова написали многие художественные журналы и газеты. Но я-то знал, что обязан пристальным интересом всего лишь своему возрасту, генерировавшему такие причудливые картины.
– Неловко говорить об этом, но твои произведения очень самобытны. Смелая композиция, дерзкая техника, а в результате – удивительная тонкость и изящество. И еще – наверно, это прозвучит странно – в них сквозит какая-то ностальгическая улыбка. Они будто ночная тишина, наступившая в комнате после того, как подросток пробормотал во сне какое-то странное слово.
Немного подумав, я произнес:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103