Наверное, потому, что понял необходимость наконец-то посмотреть загадке в лицо. Да и корректное молчание шедшего рядом Мореше побуждало к этому.
«Никогда не верь тому, во что уверовал» — таковы были последние слова Изианы перед тем, как она бросилась в реку. Хотела ли она сказать, что все было иллюзией, включая ее кончину? Или же она, напротив, предлагала выйти за рамки верования, чтобы прийти к убеждению? Не была ли эта тяжелая фраза в устах молоденькой девушки реминисценцией последнего момента, подобно заключительной театральной реплике?
Адриен Сальва никогда не верил в трансцендентность, в откровения — во все эти понятия, объединяющие религии. Он больше верил в творческий гений человека, в его способности выдумывать самые экстравагантные теории, чтобы обосновать ими Великую Пустоту. По его мнению, люди создали Бога, чтобы заполнить нишу в полости вселенской загадки и как можно плотнее забить пустоту молчания в ответ на главные вопросы. Но не были ли обманом сами эти вопросы? И тем не менее Адриен не решался высказать идею, что с исчезновением последнего человека Вселенная лишится мысли. Ибо что значит мир, на который никто не смотрит? И все же еще до появления жизни звезды уже светили. Кто же тогда ощущал материю?
— Мореше, что такое вера?
Вопрос сам сорвался с его губ. Иезуит не казался удивленным.
— Верность.
— Чему?
— Памяти. Той, которая, не относясь к воспоминаниям, глубоко укрепилась в человеческих существах.
— То, что ты называешь памятью, я воспринимаю как провал, пустоту, — бросил Сальва.
— Пустота притягивает, заполняется, — заметил Мореше.
Они продолжали идти молча. Потом, когда они входили на Сан-Спирито, где возвышался Дом иезуитов, Мореше продолжил:
— Победить смерть в себе и в мире — единственная цель. Верование создает идолов, а каждый идол смертен, поскольку является отображением нашего «я». Постичь надо именно икону, ибо в ней заложены смысл и жизнь. Можешь ты это понять, старый резонер?
Сальва плохо понимал, что его друг называл иконой, и, нисколько не сомневаясь в интеллектуальной порядочности Мореше, он спросил себя, а не есть ли это обычный словесный пируэт. Однако упоминание об идоле задело его за живое. Разве человек не был создателем идолов, в которые он вкладывал свое собственное «я»? Не было ли звуковое выражение первейшим в этих идолах? Слова «Бог», «человек», «Вселенная» разве не были идолами? А глагол «верить», в частности? Идол истины… Но и сомнения! Оставалось только недоумевать.
— Видишь ли, я всю жизнь решал идиотские проблемы, которые люди считают экстраординарными, потому что я добавлял в них стиль, юмор, еще не знаю что. Это заставляло окружающих думать, что я ясновидящий, тогда как сами они были слепы, хотя и сам я был слеп и глух, как и другие. Но стиль! Бог мой, стиль! На мировых подмостках только искусство неожиданного появления может заставить поверить в сущность там, где лежат лишь разбросанные детали головоломки. Старый король Гамлет на крепостной стене — вот что составляет глубокое убеждение! И сиреневые чулки Гертруды. Появления! Все остальное — всего лишь отжившие анекдоты, потерявшие соль.
И неожиданно Сальва поймал себя на мысли, что повествование о Басофоне — не что иное, как иллюстрация этой борьбы против видимости, уловок верований. Что бы ни думали редакторы, они покорились тому факту, что их молодой герой вел беспрестанную битву против идолов всех мастей, и, рискуя сойти за богохульников, они ввели его в большинство верований первого века, дабы подвести к победе над ними.
Расставшись с Мореше, он тяжелой походкой направился в свой отель. За последние часы детали расследования отошли на задний план, как будто сам факт осознания того, что судьба папы теперь находилась в руках специалистов, освобождала его от этой ответственности. Мыслями его вновь завладела Изиана с навечно закрытыми глазами Офелии. Он вдруг поймал себя на том, что сравнивает ее с Басофоном; это сперва удивило его, потом разожгло воображение. Когда он подходил к «Альберто Чезари», шаг его стал таким уверенным, что он преодолел лестницу с несвойственной ему живостью и, запыхавшись, вошел в свою комнату.
ГЛАВА XXI,

в которой «Интеллидженс сервис» интересуется «Жизнеописанием», что не мешает Сильвестру бороться с косностью
На следующий день прилетел из Лондона Сирил Бетхем, большой специалист по Восточной Европе. Сальва встретил его в аэропорту. Их связывала старая дружба, завязавшаяся в эпоху дела Стьювезанта. С тех пор им часто доводилось работать вместе, и всегда они доверяли друг другу — редчайший случай в кругах, где опасаются даже собственной тени.
Не из-за частого ли общения с миром международного шпионажа профессор привык рассматривать события и людей то ироничным, то недоумевающим взглядом? Сколько раз благодаря работе мысли он избегал тайных ловушек, постоянно возникающих на этом пути? К тому же плодотворная дружба с британцем была для Сальва важной точкой опоры в его рискованных исследованиях.
Появившийся в холле Сирил Бетхем, одетый в черный блейзер с серебряными пуговицами и серые брюки, производил впечатление человека, только что окончившего Кембридж; кстати, на левом лацкане его пиджака гордо красовался знак принадлежности к этому учебному заведению. Спортивного вида, несмотря на свои шестьдесят лет, он сохранил несколько развинченную походку молодого человека. Лишь легкое прихрамывание позволяло предположить у него наличие небольшого ревматизма.
В такси Сальва в нескольких словах поделился с ним своими опасениями:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89