Но от выпивки, которую айильцы называли оосквай, в голове точно гигантские мухи гудели, и мысль эта тут же улетучилась. В пыльном бассейне белели на постаменте три каменные статуи – обнаженные женщины футов двадцати высотой. Одна рука каждой вздымалась вверх, другая держала, наклоняя, огромный каменный кувшин на плече – из него должна была литься вода. Но у одной из статуй недоставало головы и поднятой руки, а кувшин другой превратился в груду черепков.
Пока луна не сбежит, ночь напролет протанцуем, На колени себе усадив, девиц, всех перецелуем, Ну а потом со мной скорей На танец, с Джаком-из-Теней.
– Ничего себе песенка!.. – крикнул один из возчиков с заметным лугардским акцентом. Люди Кадира держались тесной кучкой, особняком от айильцев. Все они были крепкими мужчинами, с жесткими лицами, но каждый из них был уверен: за неосторожный взгляд любой айилец разом глотку перережет. Не так уж они и ошибались. – Помню, как бабка моя как-то говаривала о Джаке-из-Теней, – продолжал большеухий лугардец. – Негоже так о смерти петь!
Тут Мэт, словно сквозь туман, понял, какую песню поет, и скривился. С той поры как пал Алдешар, никто не слышал "Танца с Джаком-из-Теней". В голове у него звучала эта песня, которую с вызовом грянули Золотые Львы, бросившись в свою последнюю, безнадежную атаку на окружившее их войско Артура Ястребиное Крыло. Ладно хоть, подумал Мэт, на Древнем Наречии не болтаю. Он и наполовину не был таким развязным ухарем, каким казался со стороны, но чашек оосквай и правда он опустошил многовато. Вкусом и цветом пойло напоминало бурую водицу, но в голову вдарило, точно мул лягнул. Коли не поостерегусь, того и гляди, Морейн меня упакует да и отправит в Башню. По крайней мере, так я окажусь подальше и от Пустыни, и от Ранда. Видать, он и вправду перебрал, даже больше, чем ему казалось, раз полагает это честной сделкой. Мэт затянул "Лудильщика на кухне".
У Лудильщика на кухне дел невпроворот.
Наверху хозяйка в платье голубом.
По ступенькам – вниз слетает, в розовых мечтаньях,
И зовет она: "Ох, Лудильщик милый, почини-ка
для меня ты вот ту кастрюльку!"
Кое-кто из людей Кадира подхватил песенку, а Мэт танцующим шагом вернулся обратно. Айильцы молчали – у них мужчины не пели, не считая боевой песни в сражении или погребальной над павшим. Девы же если и пели, то только в своем кругу, исключительно для себя.
У парапета сидели на корточках два айильца – сколько бы оосквай они ни влили в себя, на них это никак не сказалось, разве что глаза малость остекленели. С какой радостью Мэт вернулся бы в те края, где светлые глаза – большая редкость; в родной деревне он видел вокруг только карие да черные глаза. Ранд был единственным исключением. Слева, перед свободным от зрителей пространством, на широких плитах мостовой лежали куски дерева – источенные червем ручки и ножки кресел. Возле парапета валялся пустой кувшин из красной глины, рядом стояли его братец, где еще оставался оосквай, и серебряная чаша. Суть игры состояла в том, чтобы выпить, а потом постараться попасть ножом в подброшенную в воздух мишень. Играть с Мэтом в кости не сел бы никто из Кадировых людей, а среди айильцев таких были считанные единицы – слишком уж часто он выигрывал, а в карты жители Пустыни не играли. Метание ножей считалось чем-то совершенно отличным от всего прочего, особенно если добавить к этой забаве оосквай. В кости Мэт выигрывал чаще, чем в этой игре, но в фонтане у ног юноши лежало с полдюжины чаш с золотой насечкой и два золотых блюда – вдобавок к браслетам и ожерельям с рубинами, лунными камнями или сапфирами, не говоря уже о пригоршне монет. Подле выигрышей дожидались хозяина плоская шляпа и необычное копье с черным древком. Кое-какие из выигранных вещиц были даже сделаны руками айильцев. Жители Пустыни явно предпочитали расплачиваться частью своей боевой добычи, а не звонкой монетой.
Корман, один из сидевших у парапета айильцев, поднял взор на оборвавшего песню Мэта. Белый шрам наискось пересекал нос воина.
– С ножами, Мэтрим Коутон, ты, пожалуй, так же ловок, как с игральными костями. Может, остановимся на этом? Темнеет.
– Тут полно света. – Мэт покосился на небо: долину Руидина покрыли бледные тени, но на фоне пока еще светлого неба вполне можно было различить цель. – При таком свете даже моя бабуля не промахнется. А я попаду с закрытыми глазами.
Дженрик, второй из сидевших на корточках, обвел внимательным взглядом ряды зрителей.
– Тут где-то женщины затесались? – Смахивающий сложением на медведя, он считал себя остряком. – Раз мужчина заводит такие речи, значит, поблизости женщины, перед которыми он желает покрасоваться.
Девы, которых в толпе было немало, громко рассмеялись вместе со всеми, а может, и громче.
– Так ты думаешь, я не смогу? – пробормотал Мэт, сдергивая темную косынку, что носил на шее, прикрывая рубец от петли. – Корман, подбрось деревяшку и просто крикни "давай". – Юноша быстро завязал сложенной косынкой глаза и вытащил из рукава один из ножей. В наступившей тишине он слышал лишь дыхание зрителей. Это ты-то не пьян? Да ты назюзюкался как сапожник! И тем не менее Мэт вдруг ощутил свою удачу, почувствовал порыв, который обычно испытывал в игре, зная, какой гранью вверх замрут кубики, когда они еще катились. В голове у него чуток прояснилось. – Кидай же, – спокойно произнес он.
– Давай! – крикнул Корман, и рука Мэта хлестко дернулась назад, потом резко вперед.
В напряженной тишине громко и отчетливо раздались два стука: ударила в дерево сталь, а затем упала на мостовую мишень.
Никто не проронил ни слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58