— Что я могу сделать для вас, господа? — поинтересовалась мадемуазель Монэ. Голос у нее был негромкий, но приятного тембра, она четко артикулировала слова и правильно строила фразы.
Буасси бросил на Альбера многозначительный взгляд.
«Для меня — ничего», — выразительно читалось на его физиономии. Пришлось Альберу брать инициативу в свои руки. Он не мог побороть антипатию к этой женщине и в то же время мучился угрызениями совести. Ведь как ни поверни, а именно Мари Монэ навещает больных старух, ухаживает за ними, покупает им съестное. Тоже, должно быть, работенка не из приятных! Эта женщина так же, как и сыщики из отдела по расследованию убийств, изо дня в день сталкивается с человеческим горем и низменными сторонами жизни. С одинокими, заброшенными людьми, с нищетой, с погибшими надеждами. Альбер постарался держаться с нею учтивее.
— Нельзя ли уточнить, в котором часу вы заходили к мадам Вуатье?
— Около десяти утра. — Монэ сидела, строго выпрямив спину, и выжидательно смотрела на полицейских.
— В каком состоянии была старушка, когда вы уходили?
— Она была жива, — холодно отрезала мадемуазель Моне.
— Я имел в виду ее настроение, — удивленно пояснил Альбер. — Она не упоминала, что ждет посетителей?
— Она была в хорошем расположении духа и собиралась после обеда выйти погулять.
— Одна?
— С кем же еще? Хотя… в таком приподнятом настроении она бывала всякий раз, когда ей удавалось завести очередное знакомство. Она невероятно любила поговорить, а общаться ей было не с кем. Поэтому, когда чувствовала себя бодрее, она отправлялась гулять в надежде подцепить собеседника.
— Вы хотите сказать, что накануне того дня она завела очередное знакомство, похвасталась своими сбережениями, а этот ее новый знакомец пробрался к ней домой и убил ее?
— Вполне возможно. В этом квартале все возможно.
Лелака так и подмывало возразить, что в другом квартале тоже. Труп старухи обнаружили в половине второго. Точнее, обнаружила соседская собака. Мадам Вуатье постоянно подкармливала животное. Летом, когда двери квартир не запирались, собака забегала к старушке. На сей раз, когда хозяин повел собаку гулять, та остановилась у знакомой двери и возбужденно залаяла, тычась носом в порог. Затем, прежде чем хозяин успел потянуть за поводок и увести ее, собака нажала передними лапами на ручку незапертой двери и ворвалась в квартиру. Несчастная старуха! Вот уж поистине не скажешь: умерла в одиночестве, никому не нужная, и даже ни одна собака к ней носа не сунула.
— Когда вы собирались наведаться к своей подопечной снова?
— Сегодня. Обычно я заходила к ней два-три раза в неделю, — она вздохнула. — Знаю, что этого мало, но на большее никак времени не выкроишь.
— Вполне понятно, — вежливо отозвался Альбер.
— Вам-то, может, и понятно! — вспылила мадемуазель Монэ. — А каково несчастному больному, который ждет не дождется живого участия? Через два дня на третий заскочишь минут на десять и дальше бежишь. А-а… гроша ломаного такая помощь не стоит!
Словом, если б не собака, то труп убитой обнаружила бы эта преисполненная чувства долга женщина неопределенных дет. Обнаружила бы сегодня, то есть через два дня после убийства.
— Вы знали, что мадам Дюбуа и остальные женщины следили за квартирой номер четыре?
— Нет. А в чем дело?
— Их интересовало, сколько мужчин туда захаживает.
— Гнусные твари!
В голосе ее прозвучало такое нескрываемое отвращение, что оба полицейских невольно отшатнулись.
— Дуры ненормальные! Вот в чем наша основная беда. Если вдруг отыщется женщина, которая не побоится жить так, как ей хочется, то против нее ополчаются не мужчины, а именно женщины. Один к одному как в Америке, когда демонстрацию в негритянском гетто разгоняют негры-полицейские. Верно?
— Нет, не верно, — ответил Альбер. — Негры-полицейские не завидуют неграм-демонстрантам, а соседки завидуют мадемуазель Потье.
— Завидуют! — взорвалась барышня Монэ. — А спрашивается, почему? Да потому, что привыкли: в глазах окружающих мало-мальски ценится лишь та женщина, которая нужна мужчинам. Так воспитывали их с малолетства. Но женщины сроду в этом не признаются. На этом основывается их господство.
— Вот это да! — вырвалось у Буасси.
— Однако же вы умеете постоять за себя, — одобрительно заметил Альбер.
— Да, умею! — с вызовом ответила мадемуазель Моне. — Что тут плохого?
— Вы достаточно умны и отважны, способны мгновенно принимать решения, — продолжал Лелак двусмысленные комплименты. Мари Монэ, прищурив глаза, напряженно внимала. Ей было и лестно, и страшно это слышать. — Законы, установленные лично вами, вы почитаете превыше тех, что установлены обществом. Ведь общество развращено, безнравственно, не так ли? И обществом этим по-прежнему управляют мужчины, общество подавляет слабых, эксплуатирует угнетенных… Верно я говорю?
Мари Монэ молча выслушала эту тираду, затем вскинула голову, посмотрела в глаза Альберу. Глаза ее сверкали и лицо можно было бы назвать похорошевшим, если бы не это препротивное, вызывающее выражение.
— Верно! — звонким голосом ответила барышня.
Альбер мог бы поклясться, что в ее воображении эта сцена выглядит следующим образом: палачи в полицейской форме подвергают пыткам хрупкую женщину и дивятся ее мужеству, когда она бросает им правду в глаза. «Да-а, это крепкий орешек, еще намучаешься, пока расколешь», — подумал он.
— Чем не угодила вам тетушка Вуатье? — невозмутимо поинтересовался он.
— Не понимаю…
— Замысел был очень недурен. Труп обнаружат двое суток спустя. Поди узнай, кто за это время мог пробраться к несчастной старухе и забрать деньги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66