Остается ждать, когда я разделюсь надвое. Точно посередине. Вот и все, что я могу сделать и... Ты же, Джонни... Возможно, ты поступил правильно. Возможно, это лучший путь. Потому что, малыш, со временем будет только тяжелее, а как тяжело было раньше, мне хорошо известно.
– Я...я не...
– Я убил ее, Джонни. Убил их обоих. И не говори, что я не способен на это, что я не из тех, – ты меня не знаешь.
– Я... – Он приподнялся на локте и снова лег. – Готов спорить, Лу, что у вас были веские причины. Готов спорить, что они сами виноваты.
– Никто ни в чем не виноват, – возразил я. – Но у меня действительно были причины.
Вдали, возвещая об окончании смены, завыли заводские гудки. Их вой напоминал вопли призраков. Я представил себе, как одни рабочие тащатся на смену, а другие бредут со смены. Бросают коробки от завтраков в машины. Едут домой, играют со своими детьми, пьют пиво, смотрят телевизор, ужинают с женой и... Как будто ничего не происходит. Как будто юному парнишке не грозит смерть, как будто взрослый человек, вернее, человек наполовину, не умирает вместе с ним.
– Лу...
– Да, Джонни. – Это было утверждение, а не вопрос.
– В-вы хотите сказать, что я... я должен сесть за решетку вместо вас? Я...
– Нет, – ответил я. – Да.
– Вряд ли... Я не смогу, Лу! О, господи! Не могу! Я не вынесу...
Я взъерошил его волосы, потрепал за подбородок, заставил поднять голову.
– "Есть время жить в мире, – сказал я, – и время воевать. Время сеять и собирать урожай. Время жить и время умирать"...
– Л-лу...
– Мне очень больно, – проговорил я, – гораздо сильнее, чем ты думаешь. – Я пережал ему дыхательное горло. А потом я взял его ремень.
...Я постучал в дверь, и через несколько минут надзиратель выпустил меня из камеры. Я выскользнул наружу.
– Много было хлопот, Лу?
– Нет, – ответил я, – он вел себя очень мирно. Думаю, мы можем закрыть дело.
– Он заговорит, да?
– Все рано или поздно начинают говорить, – пожал я плечами.
Я поднялся наверх и сказал Говарду Хендриксу, что у меня был долгий разговор с Джонни и что, по моему мнению, он скоро расколется.
– Не трогайте его в течение часа или около того, – добавил я. – Я сделал все возможное. Если мне не удалось заставить его прозреть, то он уже никогда не прозреет.
– Конечно, Лу, конечно. Мне известна ваша репутация. Хотите, я позвоню вам после того, как увижусь с ним?
– Да, очень, – ответил я. – Мне страшно любопытно, заговорит он или нет.
13
Я иногда слоняюсь по улицам. А иногда встану у входа в магазин, привалившись к стене, сдвинув шляпу на затылок и скрестив ноги, – черт, да вы меня наверняка видели, если проходили мимо, – и стою вот так. И выгляжу я симпатичным, дружелюбным парнем, только настолько тупым, что мозгов не хватит пописать на штаны, если они вдруг загорятся.
Вы понимаете, что я имею в виду, – вы, пары, мужчины и женщины, идущие под руку. Высокие толстухи и тощие коротышки. Крохотные дамочки и огромные пузатые мужики. Дамы с квадратными челюстями и мужчины вообще без подбородка. Колченогие чудеса природы и странные создания с походкой кавалериста... Я хохотал – мысленно, естественно, – пока не заболел живот. Это так же здорово, как заскочить на званый завтрак в Торговую палату именно в тот момент, когда какой-то чудик встает и, несколько раз прокашлявшись, говорит: «Господа, мы не можем ожидать от жизни больше, чем мы в нее вкладываем»... (Интересно, кто подсчитывал процент?) И я думаю, что это – они, люди, эти несочетающиеся пары – не смешны. Они являют собой трагедию.
Они не глупы, во всяком случае, не глупее среднестатистического уровня. Они не связаны между собой, чтобы дать отпор таким шутникам, как я. Дело в том, думаю, что жизнь сыграла с ними злую шутку. Наверняка были моменты – возможно, всего лишь несколько минут, – когда все их различия исчезали и каждый становился таким, каким его хотел видеть партнер; когда они смотрели друг на друга в подходящий момент, в подходящем месте и при подходящих обстоятельствах. И тогда все было идеально. Были у них эти моменты – эти несколько минут, – да прошли. Однако пока они длились...
* * *
...Все казалось таким же, как всегда. Жалюзи опущены, дверь ванной приоткрыта настолько, чтобы впустить полоску света. Она спит на животе, разметавшись по кровати. Все как всегда... но не все. Это один из тех моментов.
Она проснулась, когда я раздевался. Из кармана высыпалась мелочь и, покатившись, ударилась о плинтус. Она села, потерла глаза, собралась съязвить. Я сгреб ее в объятия, сел на кровать и усадил к себе на колени. Я поцеловал ее, ее губы немного приоткрылись, и она обняла меня за шею.
Вот так все началось. Так все и продолжалось.
До тех пор пока мы наконец не растянулись друг подле друга, расслабленные, измотанные, почти бездыханные. И, несмотря на это, мы все равно хотели друг друга – хотели чего-то. Это было как начало вместо конца.
Она положила голову мне на плечо, и мне стало приятно. Мне не хотелось отталкивать ее. Она зашептала мне на ухо, и ее шепот был похож на детский лепет:
– Я сержусь. Ты причинил мне боль.
– Разве? – спросил я. – Черт, прости, детка.
– Очень сильную боль. Наподдал локтем.
– Черт побери...
Она поцеловала меня, потом ее губы соскользнули с моих.
– А теперь не сержусь, – прошептала она.
Она замолчала, очевидно ожидая, что я скажу что-нибудь. Или сделаю. Она придвинулась поближе, свернулась клубочком, продолжая прятать лицо.
– А я кое-что знаю...
– Что, детка?
– О той ваз... о той операции.
– И что, – спросил я, – по-твоему, ты знаешь?
– Это было после того... как Майк...
– При чем тут Майк?
– Дорогой, – она поцеловала меня в плечо, – мне наплевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55