- Пора...
Это слово сорвалось само по себе, он не думал в это время ни о насильниках, ни о способах их покарания, и винтовка с оптическим прицелом не маячила перед глазами. Просто из каких-то глубин подсознания выскользнуло это короткое словечко. И ничто не воспротивилось в нем, ничто не ужаснулось. Он принял его как команду, которую ждал и к которой готовился. И хотя старик все так же лежал, вытянувшись под тонким вытертым одеялом и ничто не изменилось ни в его позе, ни в выражении лица, это был уже другой человек, нежели тот, который всего несколько минут назад любовался отблеском розового восхода на стене.
Старик прислушался к себе, всмотрелся в себя, как бы оценивая свои боевые порядки, прикидывая готовность. Страха не было. Он ощущал спокойную уверенность. Это его даже удивило.
- Ну вот... Прощай, Иван Федорович, - опять вырвались у него неожиданные слова. - Прощай, дорогой...
Нет, он не думал о немедленном разоблачении, он прощался с прежним собой, понимая прекрасно, что после первого же выстрела, после первого попадания прежнего Ивана Федоровича Афонина уже не будет, его место займет другой человек, более жесткий, если не сказать жестокий.
Да, мы привыкли прощать обиды, не замечать оскорблений, привыкли пропускать мимо ушей слова снисходительные, унижающие. И в этом уже видим некое достоинство, мы, дескать, выше мелочных обид, мы выше... Но наступает момент, когда такое объяснение уже не устраивает, оно уже не оправдывает. И приходится отказываться от защитной словесной мишуры. Ты перестаешь быть прежним, ты прежний исчезаешь, а возвращение к себе прежнему вряд ли возможно. Ты навсегда становишься другим - сдержаннее, обидчивее, непримиримее.
Хорошо это или плохо, но это так...
Старик неожиданно вспомнил - сегодня среда. Надо же, подумал он, опять среда. Ну что ж, пусть так.
День обещал быть жарким - уже к девяти часам утра небо сделалось серым и полыхало, полыхало, заставляя с содроганием представлять, что будет в полуденный зной. Это хорошо, подумал старик, это кстати. Он знал, что именно в такие вот жаркие дни собираются у Чуханова друзья, выходят на балкон или же располагаются в глубине квартиры, залезают время от времени под душ, пьют вино из холодильника и смотрят фильмы по телевизору. И при этом распахнуты окна, раскрыта дверь на балкон и все они так доступны, что о лучшей охоте и мечтать нельзя...
- Тебе нездоровится? - спросила его Катя за завтраком.
- Почему? - старик удивленно вскинул брови.
- Молчишь, в тарелку смотришь... Меня ни о чем не спрашиваешь... И соседи говорят...
- Что говорят? - насторожился старик.
- Сдавать, дескать, твой дед стал...
- А ты?
- Ничего подобного, говорю, в порядке старикан, он еще вам такое покажет, такое покажет...
- Да я в общем-то не собираюсь им что-то там такое уж показывать, растерянно проговорил старик. - Честно говоря, поздновато мне чем-то поражать, честной народ...
- Но мысли тяжкие одолевают?
- Господи!. Какие мысли! - старик пренебрежительно махнул рукой, но испугался проницательности Кати. Ему не хотелось, чтобы она что-то заметила.
Но, оказывается, замечает, оказывается, происходят в нем перемены и они очевидны. - Твои вот предки скоро приезжают, обновки привезут, - старик постарался произнести это с подъемом, будто и сам дождаться не мог обновок из Китая. Но Катя не поддержала его радостного тона.
- Да ну их вместе с обновками! - сказала она.
- Тоже верно, - согласился старик, только чтобы закончить разговор.
Промаявшись часа два дома, он вышел во двор. Прошел вдоль всего дома, свернул к гастроному, купил пакет кефира, а на обратном пути заглянул к доминошникам. Отсюда хорошо были видны окна чухановской квартиры и, поглядывая время от времени в ту сторону, старик прекрасно знал положение. Окна закрыты, балкон пуст, машины у подъезда нет. Старик иногда подсказывал, сочувствовал, ему конечно, советовали заткнуться и помолчать, но он был вполне удовлетворен, поскольку не меньше десятка человек в один голос подтвердят потом, что он был здесь, никуда не отлучался и потому подозревать его в каких-то кровавых разборках нет никаких оснований. Он даже кажется слышал слова, которые потом вынужден будет записать следователь в свой протокол:
- Здесь был Иван Федорович... Вмешивался в игру, мешал и всем до чертиков надоел.
- Он что же, каждый день во дворе пропадает с утра до вечера? спросит подозрительный следователь.
- Конечно нет! Что вы от него хотите - годы! Когда самочувствие позволяет, когда погода хорошая, когда ветра нет, - расхохочется свидетель в лицо дотошному следователю. И тот вынужден будет отступить.
И, глядишь, пронесет, подумал старик и, поднявшись, направился домой.
Поставил кефир в холодильник, послушал как всегда бестолковые сообщения о воине Чечни с Россией, убедился в том, что идет обычная затяжная окопная война и яростные перебрехи по радио, по телевидению, что в Москве взрывают мосты, а в Грозном второй год идет непрекращающийся митинг... А увидев на экране распухшую физиономию президента, выключил телевизор и вернулся к доминошникам.
Грохотали костяшки о стол, раздавались время от времени торжествующие крики игроков, с детской площадки неслись визги детворы, а он сидел, иногда напоминал о себе. А то ведь как случается - в упор смотрят и не видят, говоришь - не слышат. Не слышат и все тут. И как бы нет тебя, будто дух ты какой бесплотный, энергетический невидимый сгусток, как выражаются мистически настроенные люди. Бывает... И все чаще...
Бросив в очередной раз взгляд в знакомом направлении, старик вздрогнул.
Балконная дверь была распахнута, у подъезда стоял вишневый опель, а сам толстобрюхий хозяин выволакивал из багажника картонную коробку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54