.. со старушкой ясно... бог с ней, со старушкой, а вот старик... на повестке дня...
И тут Опульский, словно бы удивляясь самому себе, медленно приподнялся со стула, перегнулся через стол и так же замедленно, отведя руку в сторону, влепил Тюляфтину звонкую пощечину.
— Простите, — мгновенно протрезвел Тюляфтин. — По какому такому праву?
Белоконь доверительно положил ему руку на плечо.
— Есть, — сказал он негромко. — Есть такое право. Это я вам как юрист говорю.
— В самом деле? — У Тюляфтина, наверно, никогда в жизни уже не будет таких больших и удивленных глаз.
— Заверяю вас, — негромко продолжал Белоконь. — Есть такой закон.
— Забавно... Никогда бы не подумал... Это потрясающе. И он действителен на всей территории страны?
— И даже за ее пределами.
— А, понимаю... Это то самое соглашение... Я его так и не прочитал.
— Напрасно, — сказал Белоконь. — Вам обязательно надо его прочесть.
— Думаю, вы не сочтете меня назойливым, — в наступившей тишине проговорил Панюшкин, — если я предложу выпить за откровенность.
— Отказываться от такого тоста — слишком рискованно, — сказал Званцев, — открывая бутылку женьшеневой водки. — Присоединяюсь.
— Ха! — воскликнул Чернухо. — Он присоединяется. Скажите, пожалуйста, какой отчаянный. Ты вот попробуй не присоединись! Ты попробуй!
— Не хочу, — серьезно ответил Званцев. Желание шутить и относиться ко всему легко и беззаботно как-то сразу пропало, и это почувствовали все.
— А теперь, когда все выпили за откровенность, скажите мне, будьте добры, какой вывод вы повезете завтра на самолете? — Панюшкин был бледен, совершенно трезв, и выражение его лица было скорбным, но не несчастным, не просящим. — Полагаю, — продолжал он, — я заслужил, чтобы со мной разговаривали честно, прямо, без канцелярских хитростей и чиновничьих недомолвок.
— Да, Николаша, за такой стол ты можешь требовать что угодно! — Чернухо сделал отчаянную попытку свести разговор к шутке. Но Панюшкин спокойно и твердо прервал его:
— Я не мешал вам работать, не строил козней и надеюсь на такое же отношение к себе. Олег Ильич! Вам слово.
— Может быть, об этом лучше поговорить завтра, — растерялся Мезенов. — Сегодня, здесь... как-то вроде не очень кстати?
— Нет, здесь, сейчас очень кстати, — быстро сказал Панюшкин, налегая на "о", положив кулаки по обе стороны своей тарелки. — Прошу! А завтра мы поговорим о деталях. Если в этом будет надобность.
— Хорошо, — тяжело вздохнул Мезенов. — Пусть будет по-вашему. Возможно, так даже лучше.
— Собственно, о выводах я догадываюсь, — сказал Панюшкин. — Поэтому вы не думайте, пожалуйста, что открываете мне служебную тайну. О выводах нетрудно догадаться даже сейчас, по выражению ваших лиц, по тому, как неохотно вы согласились огорчить меня в столь неслужебной обстановке, — он жестко усмехнулся. — Но догадки — это несерьезно. Я не хочу работать с догадками.
— Работать? — переспросил Опульский.
— Да. Работать. Я не хочу, чтобы мои дальнейшие действия, мысли, выводы, размышления, что еще... моя оборона, скажем так, основывались бы на догадках.
Я хочу работать наверняка.
— Хорошо, — повторил Мезенов. — Так вот вывод... Вкратце он звучит примерно так... Вы простите меня, Николай Петрович, — Мезенов в эту минуту совсем не был похож на уверенного в себе секретаря райкома — за столом сидел растерянный, хмельной и взъерошенный мальчишка с торчащим кадыком, худенькой шеей, неважно подстриженный, со сбившимся в сторону галстуком. — Вы простите меня, думаю, что будет лучше, если я скажу протокольными фразами, поскольку мое личное к вам отношение может не совпадать с выводами всей Комиссии.
— Да, конечно. Говорите. И у нас еще останется водка и останутся силы, чтобы скрасить то впечатление, которое вы произведете своими жестокими словами, — Панюшкин еще находил в себе силы подбадривать Мезенова.
— И еще одно, Николай Петрович... Мне хотелось бы думать, что вы понимаете и мое положение как руководителя, и самой Комиссии... Мы выполняли задание, довольно неприятное для всех нас, но...
— Господи, да скажите уже эти протокольные слова. А не то я вам их сам скажу.
— Откуда они вам известны? — удивился Мезенов.
— Боже мой, Олег Ильич! Я их знал еще тогда, помните, дней десять назад, когда мы разговаривали в вашем кабинете и вы сказали мне, что приедет Комиссия. Тогда уже я мог продиктовать вам те фразы, которые вы никак не решитесь произнести сейчас.
— Николашка, — тихо и печально сказал Чернухо, — скажи эти слова сам. Скажи, Николашка.
— Если вы правильно сформулируете выводы Комиссии, — Мезенов в запальчивости выхватил из кармана сложенные вчетверо несколько листков бумаги и потряс ими в воздухе, — я порву это заключение!
— Вы не сделаете этого, — сказал Панюшкин. — Разворачивайте ваши бумажки, находите последнюю страницу, последний абзац... Нашли? Сверяйте! Отдавая должное руководству экспедиционного отряда и, в частности, начальнику строительства товарищу Панюшкину, отмечая своевременность принятия необходимых мер, связанных со строительством подводного переходного нефтепровода, а также полную готовность коллектива рабочих к укладке в зимних условиях, но учитывая в то же время сложившееся положение на строительстве, неблагоприятность погодных условий, оторванность объекта от баз материально-технического снабжения, сложность организации всех видов работ, учитывая также возраст товарища Панюшкина, Комиссия считает желательным иметь на этой должности человека более молодого, энергичного и в то же время достаточно грамотного... Вот что написано у вас в последнем абзаце, дорогой мой Олег Ильич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123