— Прежде чем провести очную ставку с Квардаковым, я хотел задать вам несколько вопросов. Это даже не вопросы... Просто хочу поделиться сомнениями, — Следователь прошелся по кабинету. — Совершенно невероятное нагромождение улик, понимаете? Дикое нагромождение. Краска, Ключ, напильники, опилки... Для того чтобы задержать человека и предъявить ему обвинение, вполне хватило бы любой из этих улик. Одной. А тут все они вместе, все на поверхности, прямо в кабинете у Квардакова, на нем самом. Если он не круглый дурак, то должен был знать, что будут следствие, обыски, допросы... А если он круглый дурак, то где деньги? Что я хочу сказать... Подготовка проведена очень плохо. Грязно. Безграмотно. А все остальное — блестяще. Такое ощущение, что это делали два разных человека. Что вы об этом думаете, Вадим Кузьмич?
Анфертьев оказался в сложном положении. Он готов был отвечать на прямые, самые жестокие вопросы, но у него ни о чем не спрашивали, его просили поделиться соображениями, и он почувствовал подвох.
— Мне трудно об этом говорить, — начал Анфертьев, но Следователь перебил его:
— Почему?
— Вы знаете гораздо больше меня...
— Ничуть! — воскликнул Следователь. — Мои знания никак не связаны, они рассыпаются в руках, понимаете?
— Вы говорите о подготовке к ограблению... Мне об этом ничего не известно.
Грамотно ли она проделана, проделана ли... Вы сказали, что все сделали два человека...
— Как бы два! — в горячности воскликнул Следователь. — Как бы два! А сколько на самом деле... Я этого не знаю.
— Вы говорите, что вина Квардакова доказана?
— Да!
— Мне трудно в это поверить, — осторожно начал Анфертьев. — Очевидно, доказательства имеют значение для суда, я же позволю себе... не поверить. У меня хорошие отношения с Борисом Борисовичем, и я...
— Другими словами, вы сомневаетесь в его вине? Вы что-то знаете? Скажите, помогите следствию... Уж если вы цените свои отношения с Квардаковым, то вы не можете безразлично относиться к его судьбе, вы должны ему помочь, верно?
Такого поворота в разговоре Анфертьев не ожидал. Он помолчал, глядя в пол, перекинув ногу на ногу, исподлобья посмотрел на Следователя:
— А как отнесся к вашим доказательствам сам Борис Борисович?
— У меня такое ощущение, что он все время думает о другом. Мои вопросы словно отрывают его от более важных мыслей... Он как-то спросил меня, допрашивал ли я вас... Потом поинтересовался показаниями Луниной, вашего кассира... Мне кажется, что он не всерьез относится к тому положению, в котором оказался. Как если бы слишком затянулась неудачная шутка, и вот-вот все прояснится и станет на свои места.
Ввели Квардакова.
Борис Борисович был все в том же своем мохнатом пиджаке, но теперь ворс совсем погас, свалялся комьями. Однако вошел он легко, увидев Анфертьева, быстро шагнул к нему и, двумя руками сжав ладонь Вадима Кузьмича, пытливо посмотрел в глаза, словно хотел спросить о чем-то, но так и не спросил. Анфертьев отметил про себя, что Борис Борисович похудел, черты лица его обострились, глаза стали еще ближе друг к другу, сделались меньше, и в них появилась смятенность.
Квардаков сел на приготовленный для него стул, уставился в стену прямо перед собой, ожидая вопросов.
— Вадим Кузьмич Анфертьев — единственный человек, который не верит в вашу виновность, — бесстрастно произнес Следователь.
— Да? — живо обернулся Квардаков и посмотрел на Анфертьева с некоторой подозрительностью. — Это правда, Вадим? Но почему ты не веришь очевидному?
— Что очевидно, Борис Борисович? — с чувством произнес Анфертьев и вдруг осознал, что вот эти его слова, произнесенные так сочувствующе, едва ли не самое подлое из всего, что он сделал. Он мысленно усмехнулся своему падению, но не возникло в нем ни раскаяния, ни сожаления. Он начинал привыкать к этому нервному типу с бледным лицом и хорошим галстуком. Хотя прошло больше месяца после происшествия в заводоуправлении, Анфертьев не торопился брать деньги из папки.
Но все чаще ловил себя на мысли, что и затягивать с этим делом не следует. Ему стали видеться кошмары, от которых он просыпался, вцепившись пальцами в подушку, — какие-то люди очищали архив, выбрасывали в окно пыльные папки, грузили в грязные машины, вывозили на городскую свалку и там сжигали их. А грузчики были неестественно веселы, они не знали, что ворочается в толстой папке, отчего из-под ее картонок просачивается такой тяжелый стелющийся дым — желтый, зеленый, фиолетовый. Струи его свивались, заворачивались в спирали и походили на галактики, которые Анфертьев видел когда-то в школьном учебнике по астрономии. И эти зеленые, красные, синие вселенные вертелись у него перед глазами, как шутихи в праздничном небе, сталкивались, кружились, возникали и гасли звезды, и миллиарды лет со свистом проносились мимо него, и миры корчились в денежном дыму, рождаясь и умирая в тяжелом воздухе городской свалки... — А что очевидно, Борис Борисович? — с чувством произнес Анфертьев, протянул руки к Квардакову, даже пальцами своими пытаясь послать волны сочувствия и скорби.
— Но столько улик, Вадим! Откуда они?
— Для меня их не существует! — и ответил, и уклонился от ответа Анфертьев.
— Почему? Почему ты им не веришь, если уже я начинаю принимать их, если мне они уже кажутся убедительными?
— Я видел вас все обеденное время. До последней минуты. Мы с вами договаривались ехать в театр. Может быть, для кого-то, — он покосился в сторону Следователя, — эти напильнички имеют значение, но я знаю совершенно твердо — у вас не было времени со| вершить все это.
— А краска? — напомнил Следователь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88