Там, пометавшись из угла в угол, он, наконец, сообразил сунуть бутылку в корзину для мусора, сверху набросал бумаг, от двери обернулся, чтобы убедиться в надежности тайника, а выйдя, уже не торопясь, вернулся к Пафнутьеву.— Паша, — торжественно сказал Худолей, — я твой должник по гроб жизни.— Хорошо, что ты это понимаешь.— Используй меня, как душа пожелает! Я сообразительный, Паша! — Худолей прижал тощие ладошки к впалой груди и преданно заморгал длинными женскими ресницами. — Я все пойму, Паша! Верь мне, истинно говорю тебе!— Значит, определимся... — Пафнутьев помолчал. Ты не уходишь отсюда, пока не сделаешь полсотни таких снимков, — он постучал пальцем по папке. — Рисунок протектора с треугольничком.— Полсотни?! — ужаснулся Худолей. — На кой, Паша?! Неужто на всех углах расклеивать будешь?— Участковым раздам. В мотоклуб занесу... Кто у нас рокерами занимается?— Шестаков. Жорка Шестаков. Раньше Иван Лавров все воевал с ними, а теперь Шестакову поручено. Успехов у него немного, можно сказать и нет никаких успехов по причине врожденной бестолковости, но какой-то учет ведет.— Вот ему нужно несколько фоток подарить.— Не советую, Паша. Завалит. Начнет этим же рокерам и показывать. Уж очень бестолковый.— Ладно, подумаем. И еще одно... — Пафнутьев запнулся, окинул взглядом вещественные доказательства, которыми был завален кабинет, с сомнением посмотрел на Худолея и тот понял его колебания.— Говори, Паша! Говори! Я же сказал — верь мне и не пожалеешь.— Попробую...— Паша! — снова взвился Худолей. — Я могу напиться, деньги семейные прокутить, слово нехорошее произнесть могу, и даже в женском обществе. Но человека, который мне доверился, не предам. У алкоголиков, Паша, суровые законы порядочности, хотя ты в это и не поверишь. Да, среди нашего брата есть подонки, готовые ради рюмки водки и отца родного... Есть. Но в то же время у нас очень своеобразные понятия о нравственности, достоинстве... Да, Паша, да! Многие чувства у представителей нашего круга болезненно обострены... И часто обостренной бывает честь. Хоть для некоторых лозвучит и смешно!— Да нет, почему смешно... Нормально звучит, — смутился Пафнутьев под горящим взглядом Худолея.— Тогда говори, Паша.— Значит так, Виталий... Дело это довольно своеобразное, как ты только что выразился... Некоторые вещи смущают, некоторые настораживают...— Меня тоже. Я, например, очень озадачен тем, что расследование этого убийства поручили именно тебе. Не в обиду, конечно, будь сказано.— Значит, мы с тобой мыслим в одном направлении, — Пафнутьев смахнул со стола невидимые крошки, словно расчищая место для разговора откровенного и прямого.— Говори, Паша. Я очень хорошо тебя понимаю, — Худолей уважительно поморгал ресницами. Глаза его в это время оставались, как всегда, красновато-скорбными.— Анцыферов, — наконец произнес Пафнутьев, преодолев в себе какое-то сопротивление. — Он ведь и тебя вызовет, будет долго, нудно расспрашивать о подробностях, успехах, находках... Это его право, разумеется. Может быть даже долг...— Я не должен говорить ему все? — спросил Худолей в упор.— Видишь ли, Виталий, я не уверен в том, что он...— Понимаю.— Да? — Пафнутьев озадаченно посмотрел на Худо-лея. — Ну, хорошо. Если все сопоставить... От моего назначения до...— До личности пострадавшего, — подхватил Худо-лей, — то картина вырисовывается недоуменная. Паша, об этом нельзя говорить вокруг да около. Или в лоб, или совсем не надо. Намеки не пройдут. Иначе собьем друг друга с толку. Если мы вступаем в преступный сговор, надо и так сказать... Преступный сговор.— Ну, так уж и преступный, — Пафнутьев досадливо отвернулся. — Обычное рабочее совещание.— Пусть, если тебе так легче.— Хорошо, — вздохнул Пафнутьев. — Так и быть. Не надо Анцыферову о треугольничке. Иначе мы его никогда, не найдем, он исчезнет с лица земли. И про куртку с деревянными занозами в левом рукаве. И про то, как странно исчез мотоцикл... Про кровь можешь сказать-поменять группу еще никому не удавалось.— Отпечаток подошвы? — спросил Худолей.— Не надо.— Правильно, — одобрил эксперт. — Но ведь это... Сложная получается игра, Паша.— Авось. Скажи мне вот что, Виталий... Мне впервые приходится сталкиваться с убийством, с таким убийством... Ты в этих делах вертишься постоянно. Я не спрашиваю у тебя имен, мне не нужны даты и цифры... Скажи общем... Тебя ведь не в первый раз понуждают скрывать те или иные обстоятельства того или иного преступления по настоянию того или иного человека?— А как же, Паша! — воскликнул Худолей, прижав ладошки к груди. — А как же иначе! Ведь истина — это не потаскушка, которая с любым согласна... Истина — это приличная девушка, из хорошего общества, у нее уважаемые родители, у нее возвышенные представления о жизни... Это все надо учитывать. Выходя замуж, или другими словами, выходя к людям, истина должна выглядеть пристойно, чтобы все радовались, на нее глядя, чтобы никто не упрекнул ее в низменных страстях недостойном поведении, вульгарности манер... Дома, у себя на кухне или в спальне она может выглядеть, как сама того пожелает, но на людях, другими словами в зале правосудия, она должна быть прекрасной... Свежей и румяной!— Как покойник?— Что-то в этом роде, Паша. Вот подобрали Пахомова на асфальте... Знаешь в каком он был виде? А в гробу не узнать, залюбуешься! Он тоже будет свежим и румяным, — горящие, обрамленные красноватыми веками глаза Худолея говорили о предельной откровенности.— Ну, ладно, — проговорил Пафнутьев, — это касается видимости, внешней подачи... А по сути?— А какая разница? — воскликнул Худолей с азартом. Чувствовалось, что не часто ему приходилось говорить на эти темы, но хотелось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140