от неожиданности обе подскочили.— Черт бы побрал этот звонок, — пробормотала Жаклин. — Ну и мерзкий же звук... Побудь здесь, я пойду открою.За то время, пока, зажигая по дороге свет, Жаклин подошла к лифту, Джин пришла в себя. В падавшем из салона неярком свете она спокойно сделала себе еще один сандвич. Пока она жевала, а прожевать черствую итальянскую булочку — сущее испытание, — на балкон вернулась Жаклин в сопровождении какого-то мужчины, который и звонил в дверь. Взглянув на него, Джин особого восторга не испытала, но ее позабавило выражение лица Жаклин. Как писали в старых романах, «глядя на нее, было о чем подумать».— Синьорина. — Ди Кавалло отвесил поклон, столь учтивый, что его вполне можно было принять за насмешку. — Вам лучше?Джин кивнула и улыбнулась. С набитым ртом она не могла вымолвить ни слова.Жаклин пригласила лейтенанта сесть и предложила бокал вина. Он глубоко вздохнул.— Как прекрасно здесь, в темноте. И как было бы хорошо забыть все неприятное. Увы, ни себе, ни вам я такой возможности обеспечить не могу.— Что же выяснилось? — спросила Жаклин.Ди Кавалло отхлебнул из бокала.— Случай, по-моему, ясный. Остается только связать концы с концами.— Самоубийство?Ди Кавалло кивнул. Он потянулся за кейсом, который является непременной принадлежностью любого европейского бизнесмена.— Будьте добры, взгляните. — Он вынул пачку бумаг и передал их Жаклин.Жаклин подвинула стул так, чтобы сидеть в пятне падающего из салона света. Близоруко щурясь, она стала просматривать бумаги.— Ничего не вижу, — пробормотала она. — Куда я подевала свои очки?— Они у вас на лбу, — удивилась Джин, с любопытством глядя на Жаклин. Когда Жаклин действовала нелогично и демонстрировала рассеянность, она обычно что-то замышляла.— Нелепость какая-то... Что это такое!.. — Жаклин нащупала очки, бросила строгий взгляд на Джин, водрузила их на кончик носа и принялась читать.Некоторое время она читала молча. Ее лицо было деланно равнодушным, на нем не отражалось никаких чувств. Затем она вопросительно поглядела на лейтенанта и передала бумаги Джин.Это были записки Альберта. Страницы были покрыты рассуждениями на французском, на арабском и, как ни странно, на латыни. Хотя, пожалуй, не так уж странно, подумала Джин, переворачивая страницы. Источники, которыми пользовался Альберт, относятся к эпохе раннего христианства, естественно, большинство из них на латыни. Однако...— Но... — проговорила она медленно, — это же тарабарщина. Здесь нет никакого смысла.— Вы знаете эти языки, синьорина?— Да, я читаю по-латыни и по-французски, хотя и не говорю на них. Но даже если плохо владеть этими языками, все и так ясно. Все, что здесь написано, это либо молитвы, либо... богохульство. Снова и снова повторяются имена святых... «Святая Цецилия, oro pro me... Святой Христофор, помолись за меня...» А в этой части, похоже, ряд эпитетов, унижающих Папу Римского.— Да, да, — нетерпеливо прервал ее ди Кавалло. — Это сочинение человека, чьи религиозные взгляды, мягко говоря, весьма экстравагантны. Я хотел бы узнать вот что: действительно ли эти записки такие никчемные, как кажется?— Это не просто записки безумца, в них вообще нет никакого смысла, — ответила Джин, отдавая бумаги лейтенанту. — Вы показывали их Энди Сковилу? Он лучше меня знает предмет.— Я говорил с ним. Он того же мнения.— Это все? — спросила Жаклин. — Все, что вы нашли в комнате Альберта?— Да, все. Еще кое-какая потрепанная одежда, книги... письма от матери...— От его матери? — глупо спросила Джин.— Да, у него была мать, что в этом необычного? — Во взгляде ди Кавалло не было ни сочувствия, ни осуждения. — Нет сомнений, все это очень печально, синьорина, но мир полон трагедий, они происходят каждые тридцать секунд, и многие из них гораздо печальней, чем потеря такого психически неустойчивого юноши, который вполне мог причинить вред какому-либо ни в чем не повинному человеку, если бы у него не хватило доброты убрать себя первым.— Вы уверены? — Голос Жаклин прозвучал как-то странно, и ди Кавалло попытался разглядеть ее в сгущающейся темноте.— В этом мире ни в чем нельзя быть уверенным, синьора Кирби. Я думаю, вы, как и я, в этом убедились, пройдя через мучительные испытания. Но я уверен ровно настолько, насколько бываю уверен... Есть только несколько несогласующихся обстоятельств. Например, эта история с кражей.— Кто вам рассказал о ней?— Падре Хименец. Он меня не одобряет, так же как и я его, но мы уважаем друг друга. Он сказал мне, что обвинение в воровстве должно было быть адресовано одному из членов вашей небольшой группы, так как никого из остальных гостей Гебара не знал.— Да, но это ничего не значит. Никто ничего у Альберта не крал. У него никаких ценностей не было.— С этим можно согласиться, учитывая его нищенские пожитки. Ваши друзья говорят, что до вчерашнего вечера он никогда не говорил ни о каких ценностях... Семь Грешников... — задумчиво проговорил ди Кавалло. — Очень оригинально. Вы сказали, синьорина, что умирающий нарисовал на полу цифру семь.На секунду у Джин перехватило дыхание. Но она взяла себя в руки.— Будет ли это оскорблением суда или чем-то в этом роде, если я скажу: «Идите к черту, лейтенант»?— Это просто будет очень, грубо, — спокойно ответил ди Кавалло.— Да, я действительно видела, что он написал цифру семь, и не отказываюсь от своего заявления. Но если произошло самоубийство, то Семь Грешников не имеют никакого отношения к предсмертному посланию Альберта.— Я тоже не вижу связи, — согласился ди Кавалло. — Если бы дело не было столь очевидным, если бы я подозревал какую-то грязную игру... но даже и тогда я не вижу, какой уликой может быть цифра семь в деле об убийстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61