..
Я готова была хохотать и рыдать от восторга одновременно. Наряд Эмерсона состоял из длиннющего просторного малинового балахона с пелериной на плечах и уморительной шапочки с кисточкой. Края шапочки и пелерины были оторочены мехом. Наверняка не скажу, но думаю, что это одеяние доктора философии какого-нибудь малоизвестного европейского университета Эмерсон приобрел в Луксоре – там на каждом шагу встречаются лавки старьевщиков.
Эмерсон галантно протянул руку (непомерно длинный, расширяющийся книзу рукав балахона свалился до самого плеча), помог мне выйти из коляски и сопроводил к полукругу из стульев, расставленных на пятачке перед костром. Среди смуглых лиц и тюрбанов я высмотрела две знакомые персоны: величественную – имама и злодейскую – Али Хасана, который имел наглость усесться в переднем ряду.
Мы заняли свободные места. Молча. Правда, Вандергельт, разглядывая пышное убранство профессора, подозрительно покусывал губы. Я была уверена, что мадам Беренжери скомкает начало fantasia спектаклем собственного сочинения, но она безмолвно опустилась на стул и окаменела, прижав кулаки к груди, точно фараон с двумя скипетрами в руках.
Эмерсон трубным кашлем призвал нас к вниманию, и действо началось. Каждую фразу он повторял дважды – сначала на английском, потом на арабском. Разнес в пух и прах трусливых и подлых гурнехцев, расхвалил мудрых и отважных уроженцев Азийеха (тактично умолчав об их недавнем грехе).
В следующий момент аудитория подпрыгнула от его вопля:
– Я – Отец Проклятий, бесстрашный борец со злыми духами! Вы меня знаете! Отвечайте – я говорю правду?!
Одобрительный гул стал ответом на это ассорти из древних арабских штампов и современного хвастовства.
– Я читаю в ваших сердцах! Я вижу тех, чьи души чернее ночи, чьи руки красны от крови! Вы думали, что сумеете избежать мщения Отца Проклятий?! Нет! Глаза мои видят во мраке, уши мои слышат не слова, но мысли ваши!
Эмерсон вдруг застыл, выбросив руку с указующим в толпу зрителей перстом. Аудитория в благоговейном ужасе подалась назад. Нырнув в море бело-голубых одеяний, Эмерсон выудил из его штормовых волн добычу, чей единственный глаз горел нечеловеческой злобой.
– Хабиб ибн Мухаммед! – Скалы отозвались многократным эхом. – Три раза ты пытался меня убить. Шакал! Детоубийца! Пожиратель праха! Какой злой дух вселился в тебя? Как ты посмел мне угрожать?!
Я сильно сомневаюсь, что Хабиб нашелся бы с ответом, даже будь он в силах раскрыть рот. Встряхнув его за шкирку, Эмерсон вновь повернулся к восторженным зрителям:
– Братья! Что говорит Коран? Что говорит Магомет? Что ждет убийцу?
– Смерть! – отозвались эхом скалы на стоголосый рев.
– Заберите его! – И негодяй прямиком полетел в железные объятия Абдуллы.
Шквальный вздох восхищения едва не унес с обрыва шапочку главного действующего лица. Никто так не ценит хорошую игру, как арабы. Несколько лет назад, помнится, зрители из местных зачарованно внимали «Ромео и Джульетте» на английском языке, а Шекспиру до моего мужа ох как далеко!
– Хабиб – не единственный среди вас, кто жаждал моей смерти! – снова загремел Эмерсон.
Людское море вновь заволновалось, выплескивая из своих недр то белую, то голубую тень, которые тут же растворялись во мраке.
Эмерсон презрительно взмахнул рукой.
– Трусы! Пусть бегут! Они не виновны в смерти английского лорда и его друга. Они не виновны в смерти Хасана.
Вандергельт заерзал на стуле и склонился к моему уху:
– К чему это он клонит? Спектакль первоклассный, но пора бы опустить занавес.
Я и сама насторожилась, зная склонность Эмерсона к перехлестам, что, к сожалению, и подтвердила его следующая фраза:
– А кто убил этих людей? Проклятие фараона? Если это так... – Он помолчал. Кто-то из зрителей опустил глаза. Чей-то взгляд метнулся в сторону. – Если так – я вызываю проклятие на себя! Здесь! Сейчас! Я бросаю вызов богам! Пусть поразят меня – или благословят! О Анубис, великий и могущественный повелитель усопших! О Горас, сын Осириса, рожденный от Ирис! О Апет, богиня огня...
Эмерсон повернулся к почти угасшему костру, пританцовывая, пошел вкруг него, воздел руки к небу и продолжил заунывный перечень имен египетских божеств.
Вандергельт хмыкнул.
– Знавал я одного дряхлого жреца племени апачи, – шепнул он. – Такой же артист был. Скрипит от ревматизма, а все пляшет, дождь вызывает.
Эмерсон сделал очередной пасс руками – и из костра с шипением вырвался разноцветный столб пламени. Зрители ахнули. Площадку заволокло желтым дымом – определенно в составе той гадости, которую швырнул в огонь мой муж, имелся фосфор.
Дым рассеялся, и теперь уже не вздох, а стон суеверного ужаса эхом прокатился по горам. На верхней ступеньке лестницы склепа таинственным образом возник саркофаг кошки. В таких штуковинах обычно находят мумии священных для египтян животных. Думаю, какой-нибудь луксорский торговец обогатился на продаже профессору этой древности.
Кошачий гроб был расколот надвое. Между половинками, в точности повторяя форму саркофага, восседала живая кошка с ожерельем из крупных изумрудов и рубинов.
Судя по воинственно вздыбленной шерсти, Бастет была вне себя от возмущения. Ну еще бы! Поймали, запихали в коробку, где и шевельнуться-то невозможно, а потом еще и отравили ядовитым дымом! Желтые глаза впились в Эмерсона. Я похолодела. Вот оно, возмездие! Но...
О чудо! Венец ночи чудес, о которой в этих краях будут слагать легенды!
Кошка выпрыгнула из саркофага, прошествовала к Эмерсону (тот величал ее Секхмет, богиней войны, смерти и разрушения), поднялась на задние лапы и припала мордочкой к его колену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91