– Кто-нибудь пострадал?
– Не совсем… На меня по встречной вылетел грузовик, начал резко выворачивать, и у него прицеп опрокинулся. Угадай, чем он был нагружен? Конфитюром в стеклянных банках. Представляешь, как шоссе выглядело?
– Я спросила, пострадал ли кто-нибудь?
– Вернее, это был даже не конфитюр, а сливовый мусс.
Несколько минут мы молчали.
На новом «мерседесе» Левину разрешалось лишь время от времени вывозить старика, да и то на черепашьей скорости, брать же машину для своих нужд ему было категорически запрещено.
– И на чем же твой дед такое состояние сколотил?
– Он был электриком на маленькой фабрике и изобрел там какой-то невероятно выгодный промежуточный продукт, который взялся производить уже на своей собственной фабрике. Разбогател он еще в молодости, потом предприятие стало хиреть. Когда умер мой отец, дед вообще фабрику продал.
Я уже знала, что отец Левина был органистом и к профессии фабриканта, очевидно, серьезного интереса не проявлял.
– Похоже, твой дед решил тебя повоспитывать, – заметила я не без злорадства.
Но Левин так не считал.
– Да он просто садюга, вот и гоняет меня на велосипеде! Другой бы на его месте давно подкинул внуку тысчонку-другую.
Мы ехали по автостраде, хотя я лично предпочла бы красивую горную дорогу через Вайнхайм. Мне и прежде приходилось замечать, что Левин лихач, но сейчас я просто запаниковала.
– Нельзя ли чуть помедленнее, – попросила я. – Куда нам торопиться? Кстати, я нахожу очень благородным с твоей стороны, что ты навещаешь деда бескорыстно, а не из-за какой-то там тысячи.
Левин и не подумал сбросить скорость.
– Конечно, я его навещаю, но уж никак не из благородных побуждений, – сказал он. – По мне, пусть хоть завтра коньки отбросит, но он же, чуть что, завещание грозится изменить.
Я не удержалась от язвительного замечания:
– В последнее время тебе не так уж часто приходится на велосипеде ездить. Так что можешь спокойно дожидаться наследства.
– Ага, пока сам не поседею. Старого хрыча ничто не берет, живучий, этот и до ста лет протянет.
Я рассмеялась.
– Ну и пускай себе живет. Может, и у тебя его гены, тогда и ты доживешь до глубокой старости. А что, кстати, ты бы стал делать с таким наследством?
Левин еще наддал газу.
– Гоночный автомобиль купил бы, по свету поездил, в ралли Париж – Дакар поучаствовал, и уж во всяком случае не гробил бы жизнь на удаление чьих-то гнилых зубов.
Я прикусила язык. Ни будущей работы врача, ни меня в его жизненных планах не предусматривалось.
Вечером следующего дня я демонстративно не притронулась к его дипломной работе, оставив ее лежать на кухонном столе, а сама впервые за несколько недель занялась собственной диссертацией. Я просто идиотка, дура набитая; если так дальше пойдет, я и диссертации не напишу, и ни в какой институт не устроюсь, и замуж не выйду, и детьми не обзаведусь.
Потом я позвонила Дорит и, сгорая от стыда, поведала ей о своих трудовых подвигах ради карьеры Левина.
– Меня это ничуть не удивляет, – холодно заявила та. – Не надо было тебе с ним съезжаться. Да ты вообще хоть любишь его?
– Люблю, наверно, – проронила я.
В том-то и беда. Вопреки всем резонам и предостережениям разума, вопреки сигналам тревоги, которые я ощущала в себе почти физически, – я его любила. Любила, когда он спал возле меня, свернувшись калачиком подобно эмбриону, а мне хотелось плакать от нежности. Когда, оголодавший, радостно ел и нахваливал мою стряпню, когда, как игрушками, восхищался аптечными склянками, когда ему было весело рядом со мной, – тогда все, все было хорошо. Порою счастье длилось часами, когда мы с ним, устроившись на диване, на пару гладили Тамерлана, увлеченно глазея на автомобильные погони Джеймса Бонда по телевизору. Но бывали и вечера в одиночестве, когда я не знала, где он пропадает. Разумеется, каждый из нас волен приходить и уходить когда заблагорассудится. Гордость не позволяла мне его расспрашивать – а может, я уже просто боялась его потерять.
В один из таких вечеров, когда я в тоскливом ожидании уже почти заснула перед телевизором, меня вырвал из дремы телефонный звонок. «Левин! – обрадовалась я. – Наконец-то приучился звонить, когда задерживается!»
Я сняла трубку.
– Элла Морман.
– Извиняюсь, э-э, я, видать, ошиблась номером, – пробормотал взволнованный женский голос.
Я разочарованно положила трубку. Через минуту снова звонок. Тот же молодой голос.
– Извиняюсь, а Левина нет? Вы, видать, его подруга?
– Простите, а с кем я говорю? – крайне сухо осведомилась я, хотя голос и показался мне знакомым.
– Так это ж я, Марго, – представился голос.
Марго была очередная и еще совсем неопытная экономка, которую Левин приискал для деда. Она сообщила, что у Германа Грабера сердечный приступ, он в больнице, а ей велели оповестить ближайших родственников, дело серьезное.
Теперь я и подавно не могла уснуть. Когда Левин вскоре после полуночи, даже и не подумав не шуметь, заявился домой, он по моему лицу сразу понял, что что-то случилось.
– Что, врач звонил?
– Да нет, экономка, госпожа… я не знаю ее фамилии. Словом, она назвалась Марго.
– А мы и не зовем ее иначе, – проронил Левин.
Разумеется, я не ждала от него слез горя, но и столь откровенной радости тоже не ожидала. Перезванивать Марго было уже поздно, Левин решил, что прямо с утра поедет в больницу.
– Университет подождет, это важней, – сказал он.
В ту ночь мы оба плохо спали. Левин лежал на соседней кровати почти без сна, сквозь дрему я слышала, как он встает, ходит то на кухню, то в ванную, включает то телевизор, то радио. Да и мне в мечтах рисовалось совсем иное, причем скорое, будущее на прекрасной вилле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54