Из богатейшего дедова хозяйства мне, увы, кроме нескольких флакончиков и ступок, ничего не досталось: аптеку его распродали. Левину тем не менее очень хотелось взглянуть, что же перепало мне в наследство.
Из шляпного отделения моего платяного шкафа я извлекла изящные, коричневого стекла аптечные флаконы с написанными от руки этикетками.
– Ну подари хоть один, – стал клянчить Левин, – я буду держать в нем лосьон после бритья.
И разумеется, выбрал мой любимый флакон – самый маленький и изящный. На выцветшей этикетке фиолетовыми чернилами было выведено: «POISON». Левин заинтересовался еще больше. Он с усилием вынул притертую стеклянную пробку и высыпал содержимое на шелковую диванную подушку. Из пузырька высыпались маленькие стеклянные колбочки диаметром с ноготь и длиной от двух до четырех сантиметров. Левин прочел вслух: «Apomorphine Hydrochlor., Special Formula No. 5557, Physostigmine Salicyl., gr. 1/600, Poisons List Great Britain, Schedule I» и так далее. Он с любопытством на меня глянул.
– Яд?
– Ну конечно, – ответила я. – А что тут такого? Я же аптекарь.
Левин осторожно открыл одну из колбочек, извлек оттуда вату и вытряс таблетку. Даже я удивилась, до чего она крошечная – с бисеринку, не больше.
Вот что любопытно, продолжал Левин, он слыхал, что в некоторых странах с тоталитарным режимом руководители государства, а также иные лица, имеющие допуск к высшим государственным тайнам, постоянно имеют при себе капсулу с ядом, чтобы при угрозе пыток тут же покончить с собой, эта капсула у них в зубе запломбирована.
– Вот уж не думал, что яд может так симпатично выглядеть.
Я молча забрала у него все колбочки, прокипятила флакон в мыльной воде и только после этого отдала.
В тот же вечер я ужаснулась и стала осыпать себя упреками: как можно было годами хранить столь опасные препараты просто так, в платяном шкафу? Ведь сколько потенциальных самоубийц оставались в этой спальне на ночь! Хорошо, что времена эти миновали. Решив во что бы то ни стало припрятать яд в более укромном месте, я взяла один из мешочков с сушеной лавандой, высыпала его содержимое в мусорное ведро, сложила туда колбочки и английской булавкой подколола мешочек к подкладке моей длинной шерстяной юбки, которую все равно почти не ношу.
Жизнь Дорит, моей школьной подруги, почти полностью посвящена двоим ее маленьким детям. Так что видимся мы, к сожалению, редко, главным образом когда ей в очередной раз требуется валиум. Но уж тогда мы стараемся отвести душу и поболтать всласть. На сей раз мы сидели в кафе «Овечка», и она опять завела свою старую песню, дескать, нельзя всю себя отдавать работе, этак у меня никогда не будет ни мужа, ни детей.
– Да что ты, Дорит, какая там работа, у меня новый любовник.
– Честно? Что ж, будем надеяться, тебе хоть с этим наконец-то повезет…
Я пообещала их познакомить.
Хотя Левину было двадцать семь, выглядел он, к сожалению, намного моложе. У него все еще была угловатая фигура абитуриента, аппетит четырнадцатилетнего юнца и восторженность первоклашки. И все же, на мой вкус, внешне он выглядел совсем неплохо, хотя и не настолько хорошо, чтобы все женщины на него бросались: непомерно большой нос странно выделялся на его по-детски розовом личике, отчего вся физиономия казалась слегка асимметричной, как бы чуть скособоченной. С его почти мальчишеской внешностью плохо вязалось то тщеславное упорство в занятиях, с которым он стремился как можно скорее закончить университет.
Как и следовало ожидать, Дорит осталась им недовольна.
– Кое-какой прогресс, конечно, есть, не спорю, – заметила она без энтузиазма. – Но он на тебе никогда не женится, уж с твоим-то жизненным опытом пора тебе это видеть.
– Это почему же?
– Господи, да что тут непонятного? Ему мамочка нужна, которая будет носить ему из аптеки анисовые леденцы от кашля, нос утирать и давать машину покататься. А в один прекрасный день, когда ты, еле живая от усталости, будешь ехать домой с работы, ты увидишь его на набережной Неккара с какой-нибудь двадцатилетней мочалкой, которую он будет нежно за ручку держать.
Конечно, Дорит вразумляла меня из лучших побуждений, и, наверно, в чем-то она даже права, ведь, к немалому моему ужасу, похожие сценки, увы, рисовались иногда и в моем воображении. Но кто же способен, руководствуясь одними только доводами разума, выставить за дверь любимого мужчину? Да и не такая уж неимоверная у нас разница в возрасте, – что такое восемь лет в наше время, когда иные старухи выскакивают замуж за юнцов лет на двадцать себя моложе. К тому же и выгляжу я гораздо моложе своих лет. Дорит даже утверждает, что я, дескать, из тех вечных блондинок, которые и в пятьдесят пять выглядят на двадцать с хвостиком, – теперь осталось только проверить, как сбудется это ее пророчество. (Как удачно, что вот уже два года я хожу с контактными линзами и Левин не видел меня в моих огромных очках.) Кроме возраста было, конечно, и еще кое-что, что нас разделяло, но я в то время еще не вполне отдавала себе в этом отчет. Его страсть к автомобилям я не принимала всерьез, но вот некоторая его поверхностность, что ли, бывало, меня все-таки коробила. Да и восторженность его была какая-то неглубокая и относилась, как правило, к вещам сугубо материальным.
И все же, все же, когда солнечным воскресным днем мы с Левином катили в Эльзас, чтобы со вкусом там пообедать, жизнь и вправду казалась мне прекрасной.
Однажды часа в четыре, когда, сидя на диване, мы лакомились вишневым тортом собственного приготовления, к нам в гости пожаловала Дорит с детьми, – вероятно, чтобы самой удостовериться, вправду ли уж так хороша наша совместная идиллия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54